Когда по пути домой карету подбросило от взрыва эмоциональной бомбы, Анна, закрыв лицо руками, заплакала, Алексей Александрович ощутил в груди прилив чистых человеческих эмоций, ощутил, что все еще испытывает чувства к этой женщине, которую столько лет любил; он почувствовал прилив того душевного расстройства, которое на него всегда производили слезы.
Но в ту же минуту этот пожар чувств был залит потоком брани, исторгнутым Лицом. Строгим и злым голосом оно потребовало (естественно, слышал эти приказы только сам Алексей Александрович), чтобы тот удержал в себе всякое проявление слабости и проявил наконец мужские качества характера.
ПУСТЬ В ВАС БУДЕТ БОЛЬШЕ БЕСЧУВСТВЕННОГО МЕТАЛЛА, ЧЕМ ЖИВОЙ ПЛОТИ, — наставляло Лицо Алексея Александровича, и он вынужден был выпрямить спину и взять себя в руки.
Он старался удержать в себе всякое проявление жизни и потому не шевелился и не смотрел на нее. От этого-то и происходило то странное выражение мертвенности на его лице, которое так поразило Анну.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова, которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое решение.
Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще тем странным чувством физической жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Она усиливалась и жестоким, издевательским смехом Лица, и смех этот был вызван в равной мере слезами Анны Аркадьевны и жалостью Каренина к плачущей жене.
Но, оставшись один в карете, Алексей Александрович, к удивлению своему и радости, почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости, и от мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности. Он чувствовал себя сильным и могущественным, и Лицо подпитывало эти чувства, словно хозяин, бросающий куски кровавого мяса своей собаке.
БЕЗ ЧЕСТИ, БЕЗ СЕРДЦА, БЕЗ ВЕРЫ, — прошипело Лицо, и Каренин с горечью согласился.
— Испорченная женщина! — заключил он вслух, сидя в своем кабинете в самый темный час ночи, одинокий, для взгляда со стороны, но на деле поддерживаемый собеседником, заключенным в голове его.
ЭТО ВЫ ВСЕГДА ЗНАЛИ И ВСЕГДА ВИДЕЛИ.
— Я старался, жалея ее, обманывать себя.
ЖАЛЕТЬ ЕЕ? ЗАЧЕМ? ДЛЯ ЧЕГО?
Алексей Александрович никогда не был так рад присутствию его таинственного компаньона. Это металлическое разумное устройство ловко облекало в слова все те мысли, которые кружились в голове его, но выразить которые он был не в силах. Механический глаз его раскрыл ему темные тайны, а голос, звучащий в голове, требовал от хозяина признания мрачной правды жизни.
— Я ошибся, связав свою жизнь с нею; но в ошибке моей нет ничего дурного, и потому я не могу быть несчастлив.
— НО ОНА… ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ НЕСЧАСТЛИВА.
Все, что постигнет ее и сына, к которому, точно так же как и к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она забрызгала его в своем падении, и продолжать идти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
Даже когда он принял эти безупречно рациональные мысли и поздравил самого себя с тем, что смог сохранить способность здраво мыслить в таком эмоциональном аду, его тело двинулось в спальню, ведомое злыми и властными приказами Лица. Быстро шагая, он надел на безымянный палец (чуть повыше обручального) маленькое огненное кольцо — гениальное устройство, придуманное им самим и выполненное из грозниума, — и принялся испепелять вещи жены с холодной решимостью.
— Я не могу быть несчастлив оттого, что презренная женщина сделала преступление, — сказал Алексей Александрович и, аккуратно прицелившись, разнес большой антикварный шкаф Анны в щепки, оставив после него лишь выгоревшее пятно.
— Я только должен найти наилучший выход из того тяжелого положения, в которое она ставит меня.
Он навел руку на туалетный столик из березы и уничтожил его.
— И я найду его.
ДА, НЕПРЕМЕННО НАЙДЕТЕ.
Он быстро ходил по комнате, глубоко вдыхая резкий, но приятный запах горелой деревянной мебели, смешанный с ароматами духов и мазей для тела, и впервые за долгое время чувствовал, что мысли его прояснились. В задумчивости он дважды поднялся и спустился по лестнице, затем остановился у огромного домашнего монитора. Он наклонил голову набок, подумал минуту и начал диктовать послание, не прерываясь ни на секунду.
Во время нашего последнего разговора, я сообщил вам о том, что объявлю свое решение относительно известного вопроса. Внимательно изучив все обстоятельства, я решил связаться с вами, чтобы исполнить обещание. И решение мое состоит в следующем. Независимо от вашего поведения, я считаю себя не вправе разрывать тех уз, которыми связала нас Высшая Сила и благословило Министерство. Семьи не могут быть разрушены по капризу, произволу или даже из-за преступного поведения одного из супругов, и наша совместная жизнь должна остаться ровно такой, какой она была до происшествия. Это чрезвычайно важно для меня, для вас и для нашего сына. Я искренне верю в то, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что вызвало появление этого послания, и что вы будете сотрудничать со мной в деле устранения причины нашей размолвки, и мы вместе забудем о случившемся. В противном случае вы можете сами предположить, что ожидает вас и вашего сына. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.
— Да, пройдет время, все устрояющее время, и отношения восстановятся прежние, — сказал Алексей Александрович Лицу, которое довольно фыркнуло, услышав о том, что хозяин угрожает своей жене, выдвигая ультиматум: или она подчинится его воле, или будет уничтожена. — То есть восстановятся в такой степени, что я не буду чувствовать расстройства в течение своей жизни. Она должна быть несчастлива, но я не виноват и потому не могу быть несчастлив.
Окончив диктовать сообщение и отослав его, Алексей Александрович вернулся в спальню и вновь надел огненное кольцо. Со спокойной обстоятельностью он уничтожил кровать с балдахином, на которую они с женой ложились столько лет. Шелковые и льняные простыни легко вспыхнули, и Алексей Александрович, сложив руки на груди, смотрел, как разгорается пламя; Лицо довольно шептало:
ХОРОШО, ХОРОШО, ХОРОШО, — кровать медленно превращалась в пепел.
Глава 7
Хотя Анна упорно и с озлоблением противоречила Вронскому, когда он говорил ей, что положение ее невозможно, и уговаривал ее открыть все мужу, в глубине души она считала свое положение ложным, нечестным и всею душой желала изменить его.
Возвращаясь с мужем с Выбраковки, в минуту волнения она высказала ему все; несмотря на боль, испытанную ею при этом, она была рада этому. После того как муж оставил ее, она говорила себе, что она рада, что теперь все определится, и по крайней мере не будет лжи и обмана. Ей казалось несомненным, что теперь положение ее навсегда определится. Оно может быть дурно, это новое положение, но оно будет определенно, в нем не будет неясности и лжи. Та боль, которую она причинила себе и мужу, высказав эти слова, будет вознаграждена теперь тем, что все определится, думала она. В этот же вечер она увидалась с Вронским, но не сказала ему о том, что произошло между нею и мужем, хотя, для того чтобы положение определилось, надо было сказать ему.