— По делу? — спросила она тоном, который говорил, что другой причины быть просто не может, а она задает вопрос просто автоматически, как бы просто заканчивая за него его фразу.
— Конечно. Верховный суд начинает рассматривать одно патентное дело… — Он назвал имя изобретателя и продолжал украшать свою речь красочными деталями, словно был Лоуренсом Леффертсом, меж тем как Мэй внимательно слушала и повторяла время от времени: «Да, я понимаю».
— Тебе полезно будет переменить обстановку, — просто сказала она, когда он закончил. — И не забудь навестить Эллен, — добавила она, глядя ему прямо в лицо со своей фирменной семейной безоблачной улыбкой. Тон ее также был безупречен — она как будто просила его об исполнении семейного долга, возможно не очень для него и приятного.
Больше на эту тему не было сказано ни слова, но на безмолвном языке, который они оба понимали, это означало: «Конечно, ты понимаешь, что мне известно все, что люди говорят об Эллен, и я согласна с мнением моей семьи, что ей нужно возвращаться к мужу. Я также знаю, что по какой-то причине ты не счел нужным сказать мне, что ты настроил ее против отъезда, необходимость которого признают теперь все старшие члены семьи, даже бабушка. Благодаря твоей поддержке Эллен проигнорировала наше мнение и дала повод к критике, часть которой, вероятно, сообщил тебе Силлертон Джексон, что и привело тебя в такое раздражение… Тебе пытались намекать и ранее, но ты не желаешь их слушать от других; так я сама тебе намекну, в той единственной форме, в которой хорошо воспитанные люди и могут сообщать друг другу не слишком приятные вещи. Я даю тебе понять, что я знаю, что ты увидишься с Эллен, когда ты будешь в Вашингтоне, а может быть, и едешь туда специально для этого; и поскольку ты все равно встретишься с ней, я хочу, чтобы ты сделал это с моего разрешения — и чтобы ты воспользовался данной возможностью объяснить ей, к чему может привести ее поведение, которое ты поддерживаешь».
Ее пальцы все еще лежали на лампе, когда он выслушивал последние слова этой безмолвной речи. Потом она подкрутила фитиль, подняла стеклянный абажур и дунула на коптящее пламя.
— Если задуть, то запах уменьшится, — объяснила она своим озабоченно-бодрым хозяйским тоном. На пороге она обернулась и послала ему воздушный поцелуй.
Глава 9
На следующий день Уолл-стрит узнал, что положение Бофорта не так уж безвыходно, как всем казалось. Сведения поступили не слишком определенные, но обнадеживающие. Все поняли так, что у него была возможность в критическом случае использовать свои влиятельные связи и он с успехом это проделал; и тем же вечером, когда миссис Бофорт появилась в Опере со своей обычной улыбкой да еще в новом изумрудном ожерелье, общество перевело дух.
Нью-Йорк неумолимо осуждал нарушения норм деловой морали. До сих пор не было исключений из неписаного правила: за бесчестный поступок положена расплата, и каждый знал, что даже Бофорт и его жена будут бестрепетно принесены в жертву этому принципу. Но неотвратимость вполне заслуженного наказания на этот раз была не только болезненна, но и весьма неприятна для общества. Исчезновение Бофортов образовало бы в их небольшом кругу вакуум, который было бы нечем заполнить, и даже те, кому была безразлична их катастрофа, сокрушались о возможной потере лучшего бального зала Нью-Йорка.
Арчер твердо вознамерился ехать в Вашингтон. Он ждал только начала слушания дела, о котором он сказал Мэй, чтобы приурочить свой визит к этой дате; но в следующий вторник он узнал от мистера Леттерблэра, что дело может быть отложено на несколько недель. Тем не менее он отправился после полудня домой с твердым намерением выехать следующим вечером во что бы то ни стало. Была надежда, что Мэй, никогда не интересовавшаяся его профессиональной деятельностью, не узнает, что дело отложено, а если при ней и прозвучат фамилии, относящиеся к нему, то она ни за что их не вспомнит. Во всяком случае, он не мог более откладывать встречу с Оленской. Слишком велико было желание увидеть ее.
В среду утром, когда он появился в офисе, мистер Леттерблэр встретил его с похоронным выражением лица. Бофорту в конце концов не удалось выпутаться, но, поскольку он распустил слух, что все в порядке, крупные суммы продолжали поступать в его банк до предыдущего вечера, когда вдруг вновь начались беспокойные толки. Как следствие этого, люди бросились забирать свои вклады. Банкротство было неминуемо. Все ужасно бранились по поводу бофортовского подлого маневра, и его крах обещал быть самым позорным в истории Уолл-стрит.
Размеры бедствия привели мистера Леттерблэра в состояние полной растерянности.
— Бывали на моем веку неприятности, но не такие. Так или иначе это ударит по каждому. Что будет с миссис Бофорт? Чем можно ей помочь? Боюсь, как бы это не коснулось и миссис Мэнсон Минготт — а в ее лета просто неизвестно, как она сможет это перенести. Она всегда верила в Бофорта — она даже дружила с ним! А весь круг Далласов, — Регина же родственница вам всем! Ее единственный шанс спастись — это покинуть мужа, но кто осмелится ей это посоветовать? Ее долг — быть рядом с ним; к счастью, она, кажется, всегда была слепа относительно его личных слабостей.
Раздался стук в дверь, и мистер Леттерблэр раздраженно повернул голову:
— Что там еще? Я просил не мешать!
Это был один из клерков; он протянул Арчеру письмо и вышел. Узнав почерк жены, он вскрыл конверт и прочел:
«Не сможешь ли ты приехать как можно скорее? У бабушки случился ночью небольшой удар. Каким-то непонятным образом она первой узнала эту ужасную новость о банке г-на Бофорта. Дядя Лавел на охоте, а бедный папа так разнервничался, что у него поднялась температура и он не выходит из комнаты. Мама ужасно нуждается в тебе, и я надеюсь, что ты сможешь сразу же уйти и поехать прямо к бабушке».
Арчер протянул письмо Леттерблэру и через несколько минут уже медленно тащился на север в переполненной конке. На Четырнадцатой улице он пересел в высокий омнибус, который, пошатываясь, полз по Пятой авеню. Уже пробило двенадцать, когда он высадился у дверей старой Кэтрин. В окне гостиной на первом этаже, где обычно восседала старуха, виднелась едва ли способная заменить ее миссис Уэлланд, которая при виде Арчера приветливо махнула рукой. У дверей его встретила Мэй. В холле этого всегда тщательно убранного дома царил непривычный беспорядок, который возникает всегда, когда кто-то внезапно заболевает, — брошенные накидки и шубы свисали со стульев, а на столике, среди кучи карточек и писем, лежали чемоданчик доктора и его пальто.
Мэй была бледной, но улыбалась — доктор Венком, который только что приехал вторично, на этот раз сказал что-то более обнадеживающее, а непреклонная решимость миссис Минготт жить и выздороветь уже начала благотворно влиять на ее родных.
Мэй провела Арчера в гостиную, раздвижные двери которой были плотно закрыты и занавешены тяжелыми желтыми портьерами. Здесь миссис Уэлланд, понизив голос, поведала ему детали катастрофы. Оказалось, что накануне вечером произошло что-то таинственное и ужасное. Около восьми, как раз после того, как миссис Минготт разложила пасьянс, что она всегда делала после обеда, раздался звонок и дама под густой вуалью попросила принять ее.