— Это может быть ловушкой, — сказала Митилена, когда вернулась.
Те же слова, что она твердила перед встречей с горгонами.
— Что? — Ловушкой, уловкой, предлогом, — называй, как хочешь. То, что Шадрапа так легко принял твое предложение. Неужто ты полагаешь, что он явится без свиты?
— Горгоны, как ты видела, передвигаются в одиночку.
— То горгоны! Женщины! А этот даже через город протащился в сопровождении десятка служек и рабов. А когда он заявится в город Кирены, его свита увеличится в несколько раз! И под своими голубыми хламидами они наверняка будут прятать мечи.
— Тебе всюду мерещатся атлантские заговоры. Но, предположим, ты права. Многие жрецы распоряжаются отрядами храмовой охраны. Но мне еще не приходилось видеть, чтобы храмовая охрана могла сравниться в бою с настоящими испытанными воинами. Так с чего нам опасаться храмовых стражников, если мы без особого труда справились с царской гвардией?
— Никто и не говорит, что нужно опасаться. Я даже не считаю, будто они способны принести нам какой-то существенный вред. А вот детищу твоих усилий, возлюбленному храму — могут.
— Кстати, о возлюбленных детищах. Надеюсь, ты убедилась, что твои подозрения по поводу Ихет — беспочвенные?
— Не знаю. — Она была заметно раздражена. — В своем нынешнем состоянии она вряд ли способна на какие-то решительные поступки… возможно, она и впрямь не участвует в заговоре…
— Мы еще не доказали, что заговор вообще существует.
— Я это расследую, — твердо сказала Митилена. — Будь уверена.
В день освящения храма народу в городе Кирены собралось как никогда прежде. Стоило вспомнить, какой пустыней был этот берег совсем недавно! Охране, поставленной следить, чтобы не случилось драк и грабежей, бездельничать не приходилось. Состояла та охрана в основном из самофракийцев — они могли погасить драки без излишней суровости, — а возглавляли ее Лисиппа и Герион.
Из гостей больше всего прибыло на праздник людей побережья. Здесь оказались почти все союзные вожди — Некри и Зуруру, Шалмуну, перебивший множество народу (или утверждавший, будто перебил) в «сражении за Канал», и многие другие. Ради праздника мы выпустили из крепости Шиллуки, племянника Некри. Не скажу, чтобы Некри был доволен этим обстоятельством, но никак не выказывал, что рассержен. Заявился он, набросив на плечи подаренную мной львиную шкуру, не лучшим образом выделанную, и держался так, будто самолично этого льва и убил. Пусть его развлекается, сочла я, Шиллуки же, изрядно прибавивший в весе за время заключения, предпочитал отираться вблизи самофракийцев с их надраенной амуницией и короткими мечами, которыми они зачастую действовали, как дубинками, не марая лезвий кровопролитием.
Горгоны не отвергли моего приглашения. Но такого зрелища, как при ночном шествии на вырубке, любопытствующим увидеть не удалось. Их было всего четырнадцать из полусотни, трое старших жриц — все те же Мормо, Горго и Алфито, и одиннадцать младших. Из бесполой стражи — никого. Старшие жрицы красовались в торжественных одеяниях и в золотых масках. У Горго и Алфито они оказались столь же искусной работы, как уже виденная мной, но несколько отличались от маски Мормо. И в глазницы вставлены драгоценные камни другого цвета (Таавт, наверное, смог бы пояснить, что это за самоцветы, но он был далеко от меня). Младшие Горгоны были в тех же масках в виде змеиных голов, но не обнажены, как обычно, а закутаны в плащи из пестрых птичьих перьев.
Я заметила, что они у себя на Болоте вообще избегали использовать ткани — предпочитали одежду из выделанной кожи, чаще всего змеиной, мехов или перьев. Хотя во всех деревнях женщины умели прясть овечью и козью шерсть, ткать ее и окрашивать. Сдается мне, что наготу свою они прикрыли не из стыдливости, а потому что было жарко и ветрено.
Когда у врат крепости появилась одна-единственная горгона, мои люди, которыхтрудно удивить и потрясти, несколько обомлели. Легко представить, как таращились теперь горожане на целую стаю этих созданий, переливавшихся золотом, каменьями, яркими перьями. Воистину, они обратились в камни, хотя горгоны на них даже не смотрели.
Пусть жриц с Болота было менее полутора десятков, затеряться в городе они никак не могли.
Атлантов, если не считать переселенцев и почти постоянно живших в городе различных мастеров, на празднике насчитывалось еще меньше — к вящему разочарованию Митилены.
Шадрапа прибыл на одном из новых кораблей, но его не сопровождали ни пышная свита, ни вооруженная до зубов храмовая стража. С ним был еще один жрец столь же преклонных лет, как сам Шадрапа, и молодой служка или ученик.
Полагаю, старик по-прежнему страшился нас, но отвергнуть предложения не мог и решил: если его ждет жертвенный камень или что-нибудь подобное, пусть с ним погибнет как можно меньше людей. Если так, он достоин уважения, пусть и служил ложному божеству.
Шадрапа прибыл за день до назначенного срока и остановился не в крепости, а у одного из атлантских переселенцев, заявив, что перед празднеством хочет отдохнуть и помолиться в домовой часовне.
Митилена, разумеется, узрела в этом лишнее доказательство в пользу своих подозрений. Тем более, что бывшие кернийцы, донельзя обрадованные прибытием столь важной персоны, как верховный жрец Солнца, тучей потащились к означенному дому. Митилена тут же потребовала, чтобы я установила там наблюдателей, а Хтония с Киреной ее поддержали. Я не стала с ними спорить — слишком недосуг.
Главы гарнизонов соседствующих крепостей, сообразно своему рангу, тоже должны были прибыть на освящение храма, и они, то есть, Мелайна и Энно, приехали. А вот Анайе я, во время пребывания на Керне, посоветовала не покидать острова. Богиня знает, может, потому что Митилене удалось отчасти заразить меня подозрительностью, или я сама в душе не доверяла атлантам. Но остров нельзя было оставлять без присмотра.
Еще до рассвета пришлось отворить ворота палисада — племена побережья прислали многочисленные обозы. Гнали овец и коз, везли битых на озере и вблизи болот уток и цапель, вязки лука и горшки с медом и маслом, плетенки со смоквами, финиками, гранатами, грушами и орехами. А также тыквы и бурдюки с хмельным пивом и пальмовым вином. Все готовились для большого пира, ибо в мире не бывает праздников без пиршеств, разве что в Темискире, и без пьянства.
«Храмы нужно строить, а кабаки возникнут сами», — примерно так сказал мне Келей. Но то, что готовилось нынче ночью, грозило стать большим, чем просто пиршество, для которого впрямь хватило бы кабака. Над городскими кухнями тянулся дым. Там пеклось самое разнообразное печево, и жарилась рыба в количествах, гораздо больше повседневных.
Опять я вела подсчет продовольствия, воистину, это моя судьба.
А паломники все умножались, храм ни за что не смог бы вместить их единовременно. Но большинство из них и не жаждало попасть в храм, они явились повеселиться, попировать и полюбоваться на новые, невиданные прежде в этих местах зрелища. Меня это ничуть не оскорбляло, так и должно быть — для начала.