В тот час именно таковое разбирательство и происходило. Переселенец с Керне доказывал, что его ограбил другой переселенец, из племени иевуссеев (это народ, родственный хатти, но живущий ближе к нашим пределам). А тот нудно бубнил, что не для того оставил тенистую сень Великого Дома, чтобы здесь страдать от вопиющего беззакония. Завидев воздвигшуюся у края помоста горгону, он осекся и, пробормотав: «О, могучие Хеба и Анат», вцепился в болтавшийся на груди амулет. Атлант молчал, но его било крупной дрожью.
— Передохните, добрые люди, — сказала я им, — мы разрешим ваше дело позже. Их словно ветром сдуло.
Но, в отличие от них, не все, кто крутился вокруг, поспешили ретироваться. Несколько зевак глазели на нас, правда, с почтительного расстояния. Архилох, которого Кирена пригнала следить за порядком на площади, принес мне кружку с водой.
— Охотно предложила бы тебе разделить эту воду, — сказала я горгоне, — но тебе пришлось бы открыть лицо Солнцу.
— Оставь. Мы знаем, что ты соблюдаешь обязанности гостеприимства как подобает, — в скрипучем голосе Мормо я не расслышала издевки. — Я пришла поговорить о важном.
— Тогда садись, — на помосте находилась скамья, где обычно дожидались очереди жалобщики и свидетели. Сейчас она, разумеется, пустовала.
— Нет.
А ведь в крепости она не отказывалась сидеть со мной за одним столом. Стоя, горгона, безусловно, выглядела внушительнее, и не потому ли она отвергла мое приглашение? Это предположение представилось мне слишком мелочным, и я его отбросила.
— Ты построила святилище, — без всякого перехода продолжила она.
— Счастлива, что ты это заметила.
Я не ожидала, что Мормо поддержит шутку. Но и возмущения кощунством она тоже не выразила.
— Дозволь спросить: твой храм предназначен для… этих? — концом посоха она указала на зевак, и при ее движении они порскнули прочь. — Или только для твоего народа?
— Странные вопросы ты задаешь, жрица Мормо. Храмы строятся для всех, кто желает вознести в них молитвы.
— И принести жертвы.
— Верно.
— Значит, твой храм будет для всех. И для нас тоже?
— Ты снова угадала, Мормо.
— Какая же участь нам приготовлена? Уж не помянутых ли жертв?
Тут она могла поймать меня на слове. «Зазывала лиса зайца на обед», — есть, кажется, у фригийцев такое присловье. Но я не собиралась с ней играть.
— Брось, жрица. Ты превосходно знаешь, что я не приношу Богине человеческих жизней, и ради вас не стану делать исключение.
— И относишь нас к числу прихожан. Однако ты сама сказала — не жертва,.но жрица! А ты жрицей быть не можешь.
— У себя в храме ты вещала иное. И вы не только готовы были допустить меня к служению — вы призывали меня к нему!
— Разве я сказала, что ты вовсе не можешь стать жрицей? Ты не можешь стать ею сейчас! Ты не готова, не прошла соответственного обучения. Для того мы тебя и призывали.
Она была не права. По нашим обычаям моего обучения для жреческого служения вполне достаточно. (И под обучением мы понимали нечто совсем иное, чем те ритуалы, что я наблюдала на Змеином Болоте.) Просто у нас не принято уходить в храм раньше, чем минуешь возраст войны, а мне до этого оставалось лет двенадцать-пятнадцать. Таков обычай, но не закон.
Я не стала этого объяснять, и все же Мор-мо, по-видимому, угадала мои мысли:
— Здесь не Темискира.
О Богиня, сколько раз за последний год я слышала эту фразу!
— Но и не Змеиное Болото. Здешний храм не будет отрицать ни Змеиного Болота — в его нынешнем состоянии, ни Темискиры. Еще раз повторю — он для всех.
— Сказать нетрудно. Но кто освятит его? Кто будет в нем служить?
Это был дельный вопрос. К сожалению, цель, с которой он был задан, просматривалась слишком ясно. Мормо, как при нашей беседе в крепости, стремилась внушить мне, что горгоны. должны быть мне единственной опорой в сфере религии. В данном случае — что служить в храме могут только они.
— Освящение храма проведу я сама. А затем найду достойных людей, способных служить Богине.
На ее месте я бы спросила, что будет признано мерой достоинства. Но ее волновало другое.
— Из какой же среды ты выберешь этих достойных людей? Из твоего народа, горгон, солнцепоклонников?
— Не заставляй меня повторять сказанное в третий раз. Я думала, только мужчины могут быть такими непонятливыми.
— Выходит, из всех? В это трудно поверить, а еще труднее осуществить.
— Не стану спорить, ибо ты глаголешь правду, Мормо. Но ты подала мне хорошую мысль… Надеюсь, что ты и достойные сестры во Богине почтят освящение храма своим присутствием. Без вас церемония не будет полной.
— Ты смеешься надо мной, Денница, — сухо произнесла Мормо.
— И в мыслях не было, почтеннейшая.
— Когда же состоится освящение?
— Скоро. Не могу точно назвать день, но уверяю — вас известят.
— Мои сестры сообщат тебе о своих намерениях.
— Я и не ожидала немедленного согласия.
— Прощай, Денница, вероятно, скоро увидимся.
— До встречи, Мормо.
Можно было предположить, что она обставит свой уход так, чтобы произвести на зевак, вновь выползших на площадь, самое сильное впечатление. Но она не потрудилась этого сделать. Спустилась с помоста как-то боком, словно краб, и двинулась через площадь — грузная, темная, опираясь на посох, словно на костыль.
Она снова назвала меня Денницей. В устах горгоны нельзя счесть это лестью. В храме Змеиного Болота подобный символ Богини отсутствовал. Видимо, он казался им слишком близким Солнцу, а может, они вообще ненавидели «небесное воинство», как многие народы именуют звездный покров. Наверное, это Мормо и хотела подчеркнуть — мою чуждость, инородность их обычаям.
Ладно, как им угодно. В нашем храме изображение Утренней Звезды имеется. Горгоны вольны предполагать, что угодно. Я не обманывала Мормо. На освящении храма должны присутствовать жрицы и жрецы, представляющие все религиозные общины, оказавшиеся под моей властью. И атлантские тоже. В этом и заключалась, как намекала Мормо, главная трудность. Если бы приехала Ихет, препятствия удалось бы легко миновать, но…
Я чуть не выругалась от досады. В то, что Ихет замышляет предательство, как убеждала Митилена, верить не хотелось, но чудилось мне нечто иное. Что, ежели беременность, если она и впрямь имеет место, лишь предлог, чтобы устраниться от всяческих драк и склок, в особенности на религиозной почве? Ихет умна — и как раз поэтому брезглива. Ох, не зря напомнила она мне Поликсену! Та тоже предпочитала не замечать подлостей, творимых ее семейством, хотя сама в них не участвовала, боясь замараться.