Кстати, дети. Она услышала их раньше, чем увидела. Веселая
шайка этих сопляков носилась за ними следом всю неделю. Их грязные физиономии
были в дегте, на лохмотьях красовались выцветшие эмблемы американских
спортивных клубов, а пустые ладошки все время были протянуты к иностранцам. Это
напоминало Мими об объявлении социальных служб, транслирующемся по вечерам:
«Уже десять часов вечера. Вы точно знаете, где сейчас находятся ваши дети?»
— Сеньора Бонита
[5]
, сеньора Бонита! —
Скандировали они, шлепая босыми ногами по грязи.
— Кыш! — Прикрикивала на них Мими, отмахиваясь, словно от
докучливых мух. — Сегодня у меня ничего для вас нет! Nada para voce. Deixeme
sozinho! Оставьте меня в покое!
От их нытья у нее начинала болеть голова. Она не отвечает за
этих людей, за этих детей... Она — венатор на задании, а не какая-то
знаменитость во время рекламной поездки для укрепления связей с
общественностью. Кроме того, это Бразилия, развивающаяся страна. На земном шаре
есть места, где ситуация гораздо хуже. Эти сорванцы даже не знают, до чего им
повезло.
— Сеньора, сеньора!
Малышка — херувимчик в грязной майке с пышной шапкой темных
кудрей — ухватилась сзади за ее рубашку. Мими, как и остальные венаторы, была в
черной куртке и непромокаемых нейлоновых брюках. Надевать грубые ботинки она
отказывалась — в них ее ноги казались толстыми — и вместо них снова надела
сапоги из шкуры пони, на высоком каблуке.
— Ну ладно, — сдалась Мими.
Она сама виновата, что эта детвора тут ошивается. Как она ни
старалась ожесточиться, оставаться бесстрастной и нейтральной перед лицом
воистину ужасающей бедности — Мими считала свой номер в гостинице (даже не люкс
— однокомнатный!) и то уже немалым лишением, — как-то так получалось, что когда
бы детвора ни вертелась вокруг нее, у нее всегда находилось что-нибудь для этих
ребят.
Конфета. Доллар. (Вчера — по десятке каждому.) Шоколадка.
Что-нибудь. Дети прозвали ее Прекрасной Дамой, сеньорой Бонита.
— Сегодня ничего нет! Правда нет! — Запротестовала она.
— Они никогда тебе не поверят. Раз уж ты сдалась в первый же
день, — сказал Кингсли, весело поглядывая на нее.
— Можно подумать, ты сам лучше, — проворчала Мими и открыла
рюкзак.
Они все четверо оказались мягкосердечными. Молчуны близнецы
раздавали жевательную резинку, а Кингсли то и дело покупал детворе киба,
лепешки с мясом, у уличных торговцев с ручными тележками.
Кучерявая девочка терпеливо ждала, пока Мими доставала
мягкую игрушку, собачку; Мими купила игрушку сегодня утром в магазине подарков
специально для этой малышки. Морда плюшевой собачонки напоминала Мими ее
собственную собаку. Мими пожалела, что добряк чау сейчас не с ней, но в
последние годы трансформации надобность в защите фамильяров-собак уменьшалась.
— А это для всех, делитесь, — добавила Мими, вручая вдобавок
большую коробку конфет. — А теперь — брысь!
— Обригадо! Обригадо
[6]
, сеньора! — Завопили
дети и умчались прочь, унося добычу.
— Они тебе нравятся, — сказал Кингсли со своей кривой
полуулыбкой.
Мими эта улыбка бесила, потому что с ней он делался еще
красивее, недопустимо красивым.
— Вот еще!
Мими покачала головой, стараясь не встречаться с ним
взглядом. Возможно, она выпила слишком много очень сладкой мексиканской
кока-колы. А может, все дело просто в усталости и одиночестве и в том, что до
дома так далеко. Потому что где-то в глубине мрачного каменного сердца Азраила
что-то растаяло.
ПРОПАЖА
«Спроси у Чарльза... спроси его про врата... про наследие
ван Аленов и пути мертвых».
Это были последние слова ее дедушки. Но когда Шайлер
вернулась в Нью-Йорк, Чарльз Форс исчез. Как выяснил Оливер благодаря связям в
Хранилище, однажды днем Чарльз отправился на свою обычную прогулку в парк, но
так и не вернулся с нее. Произошло это неделю назад. Бывший регис не оставил ни
записки, ни какого-нибудь иного объяснения. С его исчезновением все пришло в
полнейший беспорядок. Корпорация «Форс» потеряла половину стоимости во время
падения уровня цен на бирже, а в совете директоров начались дрязги. Компания
шла на дно, а капитана, чтоб держать штурвал твердой рукой, не было.
Но Шайлер думала, что кто-то должен знать, где Чарльз, и
однажды утром она подстерегла Тринити Форс в салоне, где та делала укладку.
Главная светская львица Нью-Йорка, завернувшись в шелковый халат, сидела под
феном.
— Полагаю, ты слыхала новости, — холодно произнесла Тринити,
отложив журнал, когда Шайлер уселась рядом с ней. — У Чарльза наверняка имелись
веские причины поступить именно так. Но, к моему сожалению, со мной он ими не
поделился.
Шайлер рассказала Тринити про последние слова Лоуренса,
сказанные там, на вершине горы. Она надеялась, что, может быть, Тринити сможет
пролить хоть какой-то свет на их содержание.
— Наследие ван Аленов... — повторила Тринити, глядя на себя
в зеркало и поправляя полиэтиленовую шапочку на бигудях. — Что бы это ни было,
Чарльз давным-давно не желал иметь дело ни с чем, имеющим отношение к его
«семье». Лоуренс жил в прошлом. Ему всегда было это свойственно.
— Но Лоуренс утверждал, что Чарльз должен это знать.
— Лоуренс сошел со сцены.
Тринити произнесла это таким тоном, как будто Лоуренс был
актером, доигравшим пьесу. Не скончался. Не погиб. Не ушел навсегда.
Сошел со сцены.
Но Шайлер хотела спросить и еще кое о чем, об одной странной
вещи, о которой говорил дедушка. Она сомневалась, что Тринити что-то об этом
знает, но спросить было нужно.
— Он еще сказал, что у меня есть сестра и что она... она
станет нашей погибелью. — Шайлер чувствовала себя немного глупо от таких
мелодраматических слов. — У меня правда есть сестра?
Тринити долго молчала. Тишину нарушало лишь гудение сушки и
голоса клиенток, сплетничающих с парикмахершами. Когда же она наконец прервала
молчание, говорила негромко и осторожно.
— В определенном смысле слова — да, у твоей матери есть еще
одна дочь. Но это было очень давно, задолго до твоего рождения, в другом цикле
и в другом столетии. И о ней позаботились. Лоуренс с Чарльзом за этим
проследили. Лоуренс... Это было одной из причин, по которым он отправился в
изгнание, — он никогда не мог отказаться от своих фантазий. Он умирал, Шайлер.
И ты должна понять... он цеплялся за соломинку, пытаясь свести концы воедино.
Возможно, в тот момент он уже был не в себе.
Так значит, Лоуренс сказал правду. У нее есть сестра. Кто
она? Когда она родилась? Она уже мертва? О ней позаботились? Что это означает?
Но Тринити отказалась что-либо уточнять.