— Вена! — решила Шайлер.
— Там есть картина, которую мне
всегда хотелось увидеть.
«Так вот оно каково —
быть одним из самых богатых и
могущественных вампиров в мире», — подумала
Шайлер, заходя следом за Джеком в
Австрийскую галерею в Бельведерском дворце.
Музей был закрыт на ночь, но, когда
они подъехали к огромной входной двери,
охранник в перчатках поприветствовал их, а
хранитель музея провел в нужную галерею.
— Вы это хотели видеть?
— осведомился хранитель, указав на темное
полотно посреди зала.
— Да.
Шайлер глубоко вздохнула и
посмотрела на Джека, чтобы приободриться.
Юноша в ответ крепко сжал ее руку.
Шайлер подошла к полотну поближе.
Выцветшая репродукция этой картины висела у
нее в комнате, приколотая кнопками к
стене. А сейчас девушку ошеломила
реальность изображенного. Цвета были намного
более притягательными и свежими, полными
жизни и энергии. Эгон Шиле всегда был
одним из любимых художников Шайлер. Ее
влекло к его портретам — к этим
тяжелым, измученным темным линиям, изможденным
фигурам, красноречивой печали, наложенной на
полотно гуще, чем краска.
Эта картина называлась просто
— «Объятие», и изображены на ней были
переплетенные тела мужчины и женщины.
Полотно было полно какой-то свирепой энергии,
и Шайлер казалось, будто она ощущает,
как сильно эти двое связаны друг с
другом. Но в этом не чувствовалось
романтики. Произведение было исполнено тревоги
и тоски, как будто изображенные на
картине люди знали, что это их
объятие — последнее.
Картины Шиле, полные смятения
и печали, вряд ли могли понравиться
широкой публике. Шайлер запомнилось, как на
уроке по искусствоведению всех очаровал
«Поцелуй» Густава Климта, выполненный в
стиле ар-нуво. Но Шайлер казалось, что
восхищаться подобной картиной чересчур легко.
Это была не картина, а предмет
интерьера, типичный безопасный выбор.
Шайлер предпочитала безумие и
трагедию, одиночество и муку. Шиле умер
молодым, возможно — от разрыва сердца.
Ее преподаватель искусствоведения всегда говорил
об «искупительной и преобразующей силе
искусства», и теперь, стоя перед этой
картиной, Шайлер полностью понимала смысл
сказанного им.
У нее не было слов,
чтобы выразить свои чувства. Джек
по-прежнему держал ее за руку, и она
считала себя счастливейшей девушкой на свете.
— Куда теперь? — спросил
Джек, когда они покинули музей.
— На твое усмотрение.
Джек приподнял бровь.
— Тогда давай зайдем в
кафе. Я питаю слабость к тортикам «Саше».
Они поужинали на крыше здания,
глядя на гаснущую зарю. Одним из
преимуществ вампирской сущности было то,
что вампиры легко приспосабливались к
ночному образу жизни. Шайлер теперь
требовалось меньше времени для сна, чем
раньше, а в те ночи, когда они
встречались с Джеком, она вообще
практически не спала.
— Ты этого хотела? —
спросил Джек, перегнувшись через маленький
шаткий столик и наливая ей еще вина.
— Откуда ты узнал?
Девушка улыбнулась и заправила
прядь волос за ухо. К ее удивлению,
Джек привел ее еще в одну прекрасную
квартиру, принадлежащую его семейству. У
Форсов было куда больше недвижимости, чем
у Шайлер — дырявых черных свитеров.
— Пойдем вниз, — предложил
Джек и под руку повел девушку обратно
в квартиру. — Я хочу, чтобы ты
кое-что послушала.
Временное пристанище Форсов
располагалось в здании, построенном в 1897
году, в престижном Девятом районе —
со сводчатыми потолками, лепниной и прекрасными
видами из каждого окна. Квартира была
просторной и, в отличие от пышно
отделанного нью-йоркского дома, обставленной
скудно, чуть ли не по-монастырски.
— Здесь сто лет уже
никто не бывал — с тех пор, как
в Венской опере перестали устраивать
толковые балы, — объяснил Джек. Он
смахнул пыль с древнего кассетника «Сони».
— Послушай-ка вот это, — сказал он,
вставляя кассету. — Мне кажется, тебе
это может понравиться. — Он нажал на
«Пуск».
Послышался царапающий, скрипящий
звук. Затем — голос, хриплый, низкий,
несомненно женский, но пострадавший от
долгих лет курения.
«И сердце мое страстное разбито...»
Шайлер узнала строку.
— Это она? — восторженно
спросила она. — Это она сама?
Джек кивнул. Так оно и было.
— Я однажды нашел эту
кассету в той старой книжной лавке.
Они приглашали поэтов читать свои стихи.
Он запомнил. Это была Анна
Секстон. Она читала свои «Стихотворения о
любви». Ее любимая поэтесса читала ее
любимое стихотворение, «Разрыв». Самое печальное
из всех, гневное, горькое, прекрасное и
исполненное неистовства. Шайлер влекло к
горю: подобно картинам Шиле, стихи Секстон
были жестокими и честными в своей
агонии. «Стихотворения о любви» были
написаны во время романа поэтессы —
недозволенного, тайного романа, подобного ее
собственному. Девушка присела и прижалась
поближе к маленькому стереомагнитофону, а
Джек заключил ее в объятия. Шайлер
подумалось, что никогда она не будет
любить его сильнее, чем сейчас.
Может, в душе его и
вправду есть уголок, который она никогда
не постигнет, но сейчас они превосходно
понимали друг друга.
Когда кассета закончилась, они
так и остались сидеть молча, наслаждаясь
теплом тел друг друга.
— Слушай... — Шайлер,
заколебавшись, приподнялась на локте и
повернулась к Джеку.
Она боялась, что если она
заговорит о реальной ситуации, это разрушит
волшебство сегодняшнего вечера. И все же
она хотела знать. Заключение уз стремительно
надвигалось.
— На днях в Комитете ты
сказал, что существует способ разорвать узы.
— Думаю, да.
— И что ты собираешься делать?
Вместо ответа Джек потянул
Шайлер вниз, так, чтобы они снова
очутились рядом.
— Шайлер, посмотри на меня,
— попросил он. — Нет, посмотри на
самом деле.
Девушка подчинилась.
— Я прожил очень долго.
Когда происходит трансформация... когда к
тебе начинают возвращаться твои воспоминания...
это ошеломляет. Ты как будто заново
проживаешь каждую свою ошибку, — негромко
произнес Джек. — Я не хочу повторять
те же самые ошибки, которые уже
совершил прежде. Я хочу быть свободным.
Я хочу быть с тобой. Мы будем
вместе. Я уверен, что, если я буду
не с тобой, в моей жизни будет
куда меньше смысла.
Шайлер энергично замотала головой.
— Но я не могу позволить
тебе так поступать! Я не хочу, чтобы
ты рисковал. Я слишком сильно люблю тебя.
— Так что, ты предпочтешь
видеть меня связанным узами с женщиной,
которую я не люблю?