Она покачала головой, сама за это время похудевшая и
подурневшая. Адам видел, с какой тревогой и жалостью она всматривается в его
лицо.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь, Адам?
Ее глаза наполнились слезами. Он поспешно привлек ее к себе,
она уткнулась лицом в его грудь и заревела громче.
— Все забыто, — сказал и поправил себя: —
Ничего не было!.. Мы здесь, мы двое, нам трудно, но все равно я с тобой
счастлив.
Она громко всхлипнула.
— Как ты много потерял из-за меня, Адам! Раньше твое
лицо светилось, отражая образ Творца… Даже яркий свет, созданный Творцом в
первый день творения, теперь исчез. Даже вечную жизнь ты потерял!
Он сказал тяжело:
— Ева, не надо. Что сделано, то сделано.
— Деревья почти не дают плодов, — сказала она и
тихонько заплакала. — Земля взращивает чертополох и терновник… Я не знаю,
чем кормить детей!
— Мясо и рыба, — возразил он, — хорошая еда!
А теперь ты можешь собирать ягоды.
— Ягод нет, — сказала она печально.
— В лесу полно орехов!.. И вообще, Ева, я уже посадил
те семена! Брось скулить, все будет хорошо.
Она вздохнула.
— Адам, я же не о себе тревожусь…
— Знаю, маленькая. Знаю. Но все будет хорошо…
Сегодня в затянутом тучами небе блеснул белый свет. Адам
едва успел вскинуть голову, как перед ним вспыхнула небесным огнем исполинская
фигура, вся из огня и света. Ангел, а теперь уже архангел, судя по количеству
крыльев, Рафаил завис над землей, не касаясь ее подошвами, весь в белом
сверкающем хитоне, за спиной масса огромных роскошных крыльев, Адам даже не
рассмотрел, сколько их там пар, но больше двух, это точно.
Рафаил молчал, рассматривая Адама, Адам тоже сдержался,
чувствуя к ангелу зависть и неприязнь: они все еще рядом с Господом, в саду
Эдем, им удалось опорочить человека и вытеснить его из сада.
Рафаил заговорил наконец сильным, красивым и очень
доброжелательным голосом:
— Здравствуй, Адам!
Адам ответил с неприязнью:
— Зачем явился? Получил указание изгнать меня еще и с
этой земли? Что, еще какой-то запрет ввели, о котором я даже не слыхал?
Ангел сказал все тем же красивым голосом, словно сам им
любовался и вслушивался в интонации:
— Сколько же в тебе злости, Адам… А я ведь всегда был к
тебе дружен.
— Это злость? — удивился Адам.
— А как ты называешь сам?
— Обида, — отрезал Адам. — Несправедливая
обида.
— Разве не ты нарушил запрет?
Адам поморщился.
— Ладно, не начинай… Говори, зачем прислан. Ты же
такой, сам ничего по своей воле, ты не Люцифер…
— Верно, — ответил Рафаил ровным голосом. — Я
всего лишь посланник. Но все же от себя скажу, что ты напрасно полагаешь, будто
Господь порвал с тобой все нити. Он гневается на тебя, это верно, но и не
хочет, чтобы ты страдал сверх… того, что тебе отмерено. К тому же у тебя теперь
дети.
Адам спросил с недоверием:
— Что это значит?
— Господь велел передать тебе семена, — ответил
архангел. — Посади их в землю, они прорастут и дадут зерно, которым будешь
кормиться. И ты, и Ева, и твои дети, и дети их детей.
Адам сказал с тоской:
— Семена я и сам отыскал и посадил. Что-то да вырастет…
Лучше бы Он не семена прислал, а позволил нам вернуться… Вон Ева только и
мечтает…
— А ты?
— Я не женщина! Мужчина проживет везде.
— Возвращение исключено, — сказал Рафаил твердо,
но с сочувствием в голосе. — И вовсе не потому, что Эдема больше нет.
Совсем не потому, Адам.
— А почему?
— Потому что человек сперва должен думать, —
ответил Рафаил с печалью, — к каким последствиям приведет его поступок. И
понимать, что все сделанное нельзя сделать несделанным. А если можно было бы
вот так, как ты говоришь, то цена проступка стала бы ничтожной, а это
губительно.
Адам с тоской оглядел страшный мир, в котором они с Евой
жили в последнее время.
— Ничтожной? Да здесь одни сутки прожить — всю
жизнь будешь просыпаться в ужасе. Ева так часто плачет…
Рафаил сказал с сочувствием:
— Привыкайте оба. Тебе в этом мире жить отныне всегда.
И твоему потомству. Возьми семена!
Адам подставил ладони. Струйка семян была совсем крохотная,
все поместилось в одной ладони, но Адам уже знал, что если Господь пожелает, то
этой горстки хватит, чтобы засеять всю землю.
— Уповай на Творца, Адам! — сказал ангел на
прощанье. — Он ничего не делает зря. Он так строг к тебе потому, что
чего-то ждет от тебя очень важного.
Адам горько усмехнулся.
— Все еще?
— Все еще, — подтвердил Рафаил очень серьезно.
— Но я все делаю по-своему, — заявил Адам. —
И буду делать!
— Это твое право, — ответил Рафаил мягко. —
Но если вдруг увидишь в чем-то правоту Творца, ты в любом случае будешь
настаивать на своем, даже если впереди увидишь пропасть?
Адам проворчал:
— Не знаю. Но пока что я очень зол. И обижен!
Рафаил улыбнулся мягко, как он всегда делал, закрылся
огромными крыльями так, что верхняя пара спрятала лицо, вторая — грудь, а
третья — ноги, и тут же исчез, не оставив после себя даже движения воздуха.
После его исчезновения Адам спросил недружелюбно:
— Когда Ты давал запрет, почему не рассказал: почему?
Зачем? Почему просто запретил и — все?
Ответ с небес донесся незамедлительно, словно Творец только
и ждал слова Адама, однако Адам уловил в строгом голосе и великую печаль:
— Скоро поймешь…
Адам стиснул челюсти, однако смолчал, ощутив, что Творца
снова нет в этом мире, а кричать в небо и грозить кулаком — это похоже на
тявкающую собачонку.
К нему со всех ног мчался маленький Каин, в крохотных ладошках,
сложенных ковшиком, что-то копошится. Каин несся, не разбирая дороги, спешил,
пока добыча не вырвалась на свободу.
— Отец, — закричал он еще издали, — а ты
каких жучков любишь ловить?
За ним несся Авель, не такой крепкий, зато быстроногий, тоже
закричал изо всех сил:
— Зелененьких! Зелененьких он любит! Правда, отец?
— Красных, — возразил Каин. Он подбежал и
раздвинул ладошки. — Правда, отец? Смотри, какой он красивый… И усики у
красных длиннее и толще!