Метатель ножей - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Миллхаузер cтр.№ 2

Правой рукой достал нож из шкатулки на первом столе. Внезапно не глядя подбросил нож точно вверх. Мы видели, как нож взлетел до высшей точки и ринулся вниз. Кто-то вскрикнул, когда нож впился Хеншу в руку, но тот поднял ладонь со стола и показал нам, повертев туда-сюда: нож вонзился между пальцами. Хенш опустил руку на нож, сжав лезвие указательным и средним пальцами. Подбросил еще три ножа, и один за другим – тэт-тэк-тэк – впились они в стол.

Женщина в белом выступила из тени, наклонила стол к нам, и мы увидели, что четыре ножа вонзились между пальцами.

О, мы восторгались Хеншем, захваченные великолепной отвагой этого человека; и все же, аплодисментами отбивая себе ладони, мы ощущали какую-то тревогу, какую-то неудовлетворенность, словно Хенш так и не выполнил некое невысказанное обещание. Быть может, зря мы стыдились того, что пошли на представление, зря сокрушались заранее об отвратительной его эксцентричности, о подозрительном выходе за рамки?

Будто почуяв наше тайное нетерпение, Хенш решительно прошагал в свой угол сцены.

Светловолосая ассистентка быстро последовала за ним, толкая перед собой стол. Затем отодвинула второй столик в глубину сцены и вернулась к черной перегородке. Там она встала, прижавшись к дереву спиной, пристально глядя на Хенша. Ее свободное белое платье держалось на тонких бретельках, соскользнувших с плеч. Тут по нашим рукам и спинам впервые пробежал слабый трепет тревожного возбуждения, ибо вот они стояли пред нами – темный хозяин и бледная дева, словно фигуры во сне, который мы пытаемся с себя стряхнуть.

Хенш выбрал нож и неторопливо поднял его над головой; мы осознали, что раньше он работал очень быстро. Стремительным резким движением, словно рубя дерево, он метнул нож. Сначала мы решили, что он попал ей в руку, но затем увидели, что лезвие погрузилось в дерево вплотную к ее коже. Второй нож вонзился у другого предплечья. Она повела плечами, будто освобождаясь от щекочущих ножей, и лишь когда ее свободное платье упало волной, мы поняли, что ножи перерезали бретельки. Хенш нас покорил, он покорил нас. Длинноногая и улыбающаяся, ассистентка выступила из упавшего платья и теперь стояла на фоне черной перегородки в блестящем серебряном трико. Мы думали о канатоходцах, наездниках без седла, душных шапито в синие летние дни. Соломенные волосы, блестящая ткань, бледная кожа, тут и там тронутая тенями, – женщина казалась далеким, замкнутым в себе произведением искусства, и в то же время на ней лежал отпечаток какой-то холодной чувственности, ибо металлический блеск ее костюма словно подчеркивал наготу кожи, волнующе открытой, угрожающе белой, и прохладной, и мягкой.

Сверкающая ассистентка быстро прошла ко второму столу в глубине сцены и взяла что-то из выдвижного ящика. Вернулась на середину и поставила на голову яблоко – такое красное и сияющее, словно выкрашенное лаком для ногтей. Мы смотрели на Хенша, а тот, очень неподвижный, смотрел на нее. Одним движением Хенш поднял и метнул нож. Ассистентка вышла из-под красного яблока, пришпиленного к дереву.

Она достала второе яблоко и сжала черенок зубами. У черной перегородки она медленно откинулась назад, и ярко-красное яблоко оказалось над ее запрокинутыми губами. Мы различали столбик ее трахеи, прочертивший кожу горла, и округлость бедер, что напряглись под серебряными блестками. Хенш тщательно прицелился, и нож пронзил сердцевину яблока.

Потом ассистентка взяла со стола пару длинных белых перчаток и медленно, с усилием натянула, ввинчивая в них запястья. По очереди подняла каждую туго обтянутую руку и пошевелила пальцами. Встала у перегородки, раскинув руки и расставив пальцы. Хенш взглянул на нее, поднял нож и метнул; нож вонзился в кончик пальца – среднего пальца правой руки, пригвоздив его к черной стене. Женщина смотрела прямо перед собой. Хенш выбрал горсть ножей и взял их веером в левую руку. Стремительно метнул девять ножей – один за другим, – и они вонзались в кончики ее пальцев – один за другим, снизу вверх, справа-слева, справа-слева, – а мы неловко ерзали в своих креслах. Во внезапной тишине женщина стояла, раскинув руки, истыканные ножами, в сверкании серебряных блесток, в белых перчатках белее бледных рук, глядя так, будто вот-вот уронит голову: мученицей на кресте, с надеждой глядя на весь мир. Потом медленно, осторожно вытащила руки из перчаток, и перчатки повисли на перегородке.

Тут Хенш резким движением пальцев точно отмел все, что сейчас происходило, и к нашему удивлению, женщина шагнула на край сцены и впервые обратилась к нам.

– Должна попросить вас, – тихо произнесла она, – соблюдать абсолютную тишину, поскольку следующий номер очень опасен. Мастер оставит на мне метку. Прошу вас, ни звука. Благодарим вас.

Она вернулась к черной перегородке и просто встала – плечи откинуты, руки опущены, но прижаты к дереву. Она неотрывно смотрела на Хенша, а тот словно изучал ее; кто-то потом говорил, что в этот момент она походила на ребенка, которого вот-вот ударят по лицу, но другие утверждали, что она была спокойна, вполне спокойна.

Хенш выбрал нож из ящика, секунду подержал его на весу, потом поднял руку и метнул. Нож воткнулся возле ее шеи. Он промахнулся – промахнулся? – и нас резко стиснуло разочарованием, моментально обратившимся в стыд, глубокий стыд, ибо пришли мы не за кровью, лишь за – ну, за чем-то другим; и спрашивая себя, за чем же пришли, мы удивленно наблюдали, как она одной рукой вытаскивает нож. А потом увидели у нее на шее тонкую красную струйку, сбегавшую на плечо; и поняли, что вся белизна ее готовила нас к этому моменту. Мы аплодировали долго и громко, а она поклонилась и высоко воздела сверкающий нож, тем самым заверяя нас, что ранена, но все благополучно – или же благополучно ранена; и мы не знали, аплодируем мы ее благополучию, ранению, или же прикосновению мастера, что перешел черту и провел нас – в безопасности, как выяснилось, – в царство запретного.

Мы еще аплодировали, а она повернулась и покинула сцену, через несколько секунд вернувшись в длинном черном платье с длинными рукавами и высоким воротником, скрывшим рану. Мы представили себе белый бинт под черным воротником; другие бинты, другие раны – на ее бедрах, на сосках, на талии. Черные на черном, они стояли, она и он, словно связанные темным союзом, точно она – его сестра-близнец, или они оба – из одной команды в той игре, которой мы уже не понимали, но в которую все мы продолжали играть; она даже казалась старше в черном платье, строже – школьная учительница или незамужняя тетушка. Мы не удивились, когда она выступила вперед и вновь обратилась к нам.

– Если кто-то из вас, присутствующих здесь, желает быть отмеченным, желает получить метку мастера, то момент настал. Есть кто-нибудь?

Мы огляделись. Одинокая рука неуверенно поднялась и тут же опустилась. Поднялась другая; потом еще – молодые тела вытянулись вперед, напряглись; а женщина в черном спустилась со сцены и медленно пошла по проходу, внимательно вглядываясь, раздумывая, а потом остановилась и указала: «Ты». И мы знали ее – Сьюзан Паркер, студентка, в дочери нам годится, вопросительно повернула лицо к женщине, чуть приподняла брови, когда та указала на нее; затем слабая вспышка осознания; и когда она поднималась по ступенькам на сцену, мы смотрели пристально, спрашивая себя, что увидела в ней темная женщина, отчего избрала ее; и еще спрашивая себя, о чем она думает, эта Сьюзан Паркер, шагая за темной женщиной к деревянной перегородке. На ней были свободные джинсы и узкий черный свитер с короткими рукавами; коротко стриженые рыжеватые, слабо блестевшие волосы. За белую кожу? за какое-то хладнокровие избрана она? Нам хотелось крикнуть: сядь! не стоит тебе этого делать! – но мы уважительно молчали. Хенш стоял у стола, смотрел без выражения. До нас дошло, что сейчас мы ему доверяем; мы вцепились в него; он – все, что у нас есть; ибо если мы не уверены в нем полностью, то кто мы есть, кто мы есть, черт возьми, если допускаем такое?