Ночная охота - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Козлов cтр.№ 4

Бригада вернулась в особняк. К вечеру у Антона поднялась температура. Он бы, вне всяких сомнений, умер, если бы устремился вместе с другими на холодные городские улицы. Но не было сил. Антон остался в жаркой котельной.

Всю следующую неделю никто в городе не учился и не работал: громили аптеки и больницы, убивали персонал, выбрасывали из окон больных. Особенно весело, как рассказывали, было выбрасывать переломанных — в гипсе. Они падали на тротуар, как бомбы, осколки гипса летели во все стороны. Их так и называли — «осколочные».

Друзья приволокли в котельную несколько ящиков лекарств, через несколько часов — молодую медсестру, готовую на все, лишь бы спрятаться, переждать недоброе время. Валяясь с температурой на тюфяке под горячим боком котла — проклятый прозерпин, «поднимающий с перин», был бессилен против океанского вируса «Революция-9», — Антон сам не знал, в бреду или наяву все это видит? Охотников до медсестры нашлось немало, она впадала в неистовство. Ее, как потом догадался Антон, частично притворное эпилептическое неистовство с выгибом спины, диким хрипом смущало очередников. Некоторые из них уходили, недовольно качая головами. Медсестра делала себе укол, забывалась на соседнем тюфяке. У нее были глубоко запавшие глаза, синие, искусанные губы. Антону казалось, ее глаза светятся в темноте. Быть может, от лекарств? По утрам медсестра выходила из своего угла какая-то желтая, в синих — трупных? — пятнах. Ею брезговали. Она давала Антону таблетки — не прозерпин, «поднимающий с перин», что-то другое, более действенное, разогревала еду. Вечером у народа чувство гармонии притуплялось, к медсестре выстраивалась очередь, не пугающаяся желтизны и трупных пятен. „

Через несколько дней Антон почувствовал себя лучше, хотя и не настолько, чтобы осведомиться: «Кто последний?» Отчего-то он был уверен, что сестричка пропустит его без очереди. В те полубеспамятные дни ему и довелось впервые в жизни отведать медицинского спирта, который, оказывается, лился рекой. Антон, как водится, поспел к шапочному разбору. В случае же с медсестрой не поспел вообще ни к чему.

Убийства пошли на убыль. Тут весьма кстати отравилась наркотиками девица из выпускного класса. Парни-выпускники накануне указа о здоровье нации были отправлены на трудфро. Девицы получили свободное распределение, но как было покинуть родную школу, когда пошло такое веселье?

Антон выменял в канцелярии за доставшиеся ему семь ампул наркотиков документы выпускницы-покойницы. Отдал их медсестре, а не рассчитавшую дозу выпускницу ночью отнес на плече в траншею неподалеку от директорского особняка. В траншее было тесновато, но покойники, как известно, в отличие от живых народ спокойный и не скандальный.

Отбыв последнюю повинность, медсестра, вдруг избавившаяся от желтизны и трупных пятен — с новым именем, — исчезла в снежной ночи.

На следующее утро в город вошли войска. Они прочесывали улицы и дома, реквизировали медикаменты. Что успели зарыть — отыскивали специально натренированные, добродушного вида собаки с длинными ушами.

Зачинщиков беспорядков расстреляли на центральной площади. Жизнь вернулась в нормальную колею, только уже без врачей и лекарств.

В день, когда в особняк завезли новенькую мебель, директор рухнул на школьном дворе. Изо рта у него ударил фонтан крови. Нечто подобное Антон видел на старинной гравюре — люди в шляпах с большими полями приканчивали баграми ископаемую рыбу под названием кит. Директора тут же подняли, но он уже умер.

.. От воспоминаний Антону сделалось холодно, как будто он только что вернулся из-под снега и ветра.

— Чтобы не болеть! — Плеснул спирта себе и Грише.

За окном давно стемнело. Влажный весенний ветер свистел в прозрачных — с еще не развернувшимися листьями — кустах. Сквозь решетку окна прутья кустов тоже напоминали решетку. И звезды в небе как будто сложились в решетку. Антон подумал, что все решетки в мире — его. Мысль была не нова, но всякий раз он как будто открывал ее для себя заново и почему-то с болью.

Гриша водрузил на стол изрыдавшуюся — с застывшими восковыми слезами — свечу. Из-за стены доносились царапающие металлические звуки — инвалиды завершали ужин, соскребали ложками со дна котла подгоревшую кашу.

Тишину вокруг инвалидного рая стерег дозиметрический столб, показывающий «смертельно». Вероятно, тому способствовал спирт, но давненько Антон не чувствовал себя столь хорошо и спокойно. В сущности, он и не мыслил себе лучшей жизни: днем работать, вечером отдыхать, ну, разве иногда выпивать. Желательно, конечно, спирта. В школе им не уставали объяснять, что главное в жизни — свобода, однако душа, как слепой червь в темную глубину земли, стремилась в покой. Антон, впрочем, сильно сомневался в прочности инвалидного рая. Люди были слишком подлы, чтобы слишком долго без проверки верить во что бы то ни было, будь то показания дозиметрического столба или сам Господь Бог. До сего дня жизнь загадывала Антону посильные для его разума загадки. Кто, как и зачем заставил врать дозиметрический столб, — за этой загадкой стояли другие миры, и нельзя сказать, чтобы Антон в них стремился. Ибо в них шансы быть умноженным на абсолютный нуль бесконечно возрастали. Антон давно догадался, что все усложненное, равно как и чрезмерно упрощенное, чревато смертью.

— Когда объявили, что правительство открыло способ сделать всех инвалидов полноценными, каждый пятый в стране был инвалидом, — сказал Гриша. — Я был председателем общества инвалидов, заседал в парламенте. Всем увечным и радиационным предписали в двухдневный срок явиться, на пункты восстановления.

Антон припомнил, он тогда ходил в первый класс. Инвалиды исчезли в одночасье, как если бы не было никогда никаких инвалидов. Возле школы стояла будка, где сапожничал добрейший безногий негр. В один прекрасный — не для негра — день Антон увидел, что будка перевернута, в пыли на солнце поблескивают рассыпанные гвозди, валяются разноцветные пучки шнурков, а до ближайшего канализационного люка тянется широкая кровавая полоса.

— Как же вы уцелели?

— Да случайно, — плеснул в. кружки спирта Гриша. — Я от общества инвалидов сидел в парламенте, рука-то есть, чтобы голосовать. — Гриша вдруг подбоченился, заросшее щетиной лицо его надменно вытянулось, как если бы он вдруг вернулся в парламент. Воспоминания о власти до сих пор тревожили Гришу. — Вызвал спикер, посоветовал застрелиться, сказал, что вопрос об инвалидах решен однозначно. Я дуло в пасть, вдруг отбой. Моя фамилия Мешков. Депутаты по алфавиту сидят. Рядом со мной Монтгомери — министр труда. Он все и переиграл. Погорячились, говорит, правительствующие молодые радикал-демократы. Больно быстро взялись исправлять инвалидов. За две недели почти всех исправили. В Европе из ста шестидесяти инвалидных спецдомов только один остался, да и тот в зараженной местности. А ему — Монтгомери — нужны были инвалиды для самых вредных производств, опытов по выживанию в условиях радиации. На это и средства в бюджете были выделены. А бюджет уже утвержден. Или, говорит, стреляйся и делу конец, или поезжай в последний спецдом старшим. Я по документам все проведу. Напишу, что вас в зараженной зоне двадцать пять тысяч. Подпишем соглашение — я от имени правительства, ты — от общества инвалидов. Жратву буду посылать человек на сто пятьдесят, расписываться будешь, как если бы на двадцать пять тысяч. Вот так, — закончил Гриша, — десять лет и живем. Расписываюсь, что получаю довольствие на двадцать пять тысяч, по факту — на сто, а нас здесь сорок девять.