— Не можем понять. Ты бы взглянул, Конь.
— Если настаиваете, — пожал плечами главнокомандующий. — Пойдемте, господин Ло!
Но когда приблизились — несчастный умер.
— Это не мутант со свалки, — заметил Антон, вглядываясь в искаженные страданием, застывающие черты, — и не жертва несчастного случая. Смотри, рука и нога перевязаны. И одет прилично… Костюм… галстук! Откуда он здесь?
Действительно, вокруг было совершенно пусто. Солдаты тем временем разжали ему зубы. У несчастного был вырван язык.
— Откуда-то приполз, — предположил Конявичус, — могли бы проследить по кровавому следу, но, видишь, культи перевязаны. Наверное, шел себе человек, а на него набросились мутанты со свалки…
— Оторвали руку и ногу, наложили повязки, а потом на всякий случай вырвали язык, чтобы не болтал, — закончил Антон.
— Ты прав, — нехотя согласился Конявичус, — мутанты не стали бы перевязывать.
Поехали дальше.
И снова колонна остановилась.
На сей раз на земле лежали двое — один без обеих рук, другой всего лишь без ноги. Безрукий, похоже, был в агонии. Одноногий держался молодцом, бодро грыз вырванную из земли брюкву.
— Привет, болезные! — зычно поздоровался Конявичус. — Куда путь держим? Или… тоже без языков?
— Никак, главнокомандующий? — удивился безногий. — По радио передавали, что тебя убили.
— Почему в таком виде? — строго поинтересовался Конявичус, как будто встретил одетых не по форме военнослужащих.
— Вывезли из города, выгрузили, — безногий попытался сесть поудобнее, скривился от боли. — Ему легче, — кивнул на безрукого товарища. — Отмучился. Не одолжишь на время пистолет, начальник?
— Зачем тебе пистолет? — спросил Конявичус. — Без ноги жить можно. Без рук, действительно, трудно, а без ноги одно удовольствие. Тебе, парень, можно сказать, повезло!
— Повезло? — с сомнением переспросил одноногий.
— Поедешь с нами, — решил Конявичус, — мы как раз возвращаемся в город. В машине расскажешь. Я дам тебе пистолет. Лучше всадить пулю в того, кто тебя искалечил, чем в себя. Ребята, — повернулся к солдатам, — помогите ему!
— А он? — показал на безрукого безногий, когда солдаты поставили его на оставшуюся ногу.
— Этому тоже помогите, — вздохнул Конявичус. Солдат тотчас выстрелил безрукому в голову. Поехали дальше.
— Больше не останавливаться, — приказал по рации главнокомандующий.
В джипе одноногий взялся есть консервы прямо из банки, которую для него вскрыл ножом Антон. Ел шумно, порезал о край банки рот, по подбородку потекли кровь и жир. Антон подивился, сколь жадна в искалеченном организме победившая жизнь. Кровь в повязке на культе запеклась черным камнем. В машине пахло трупом. И еще — потом, мочой, мясной консервной отрыжкой, нечистым дыханием. Конявичус угостил одноногого спиртом. Тот выпил со стоном сразу полфляги. Процесс возвращения к жизни был в высшей степени примитивен и неэстетичен. «Потому-то в нашей стране так любят убивать, — подумал Антон. — Нет человека — нет вони. Вот только трупы не успевают убирать…»
— Подкрепился, служивый? — спросил у одноногого Конявичус.
Тот, не в силах расстаться с едой, вылизывал пустую консервную банку. Главнокомандующий взял двумя пальцами банку за крышку, вышвырнул вон.
— Скажи-ка, парень, почему, когда другим рубят по две конечности, тебе — одну?
— Откупился, — проводил катящуюся по обочине пустую банку горящим взглядом одноногий. — Кольцо с бриллиантом отдал, от бабки осталось. А так бы… — махнул рукой.
— И… многих так? — спросил Антон.
— А всех, — коротко ответил одноногий.
— Всех? — опешил Антон.
— Кто пришел на площадь, — уточнил одноногий. — Они объявили, что будут бесплатно кормить, все и пришли. На площади действительно столы! — Он отвечал с военной лаконичностью. Антон давненько не общался с простыми людьми, отвык от их речи. Люди изъяснялись исключительно кратко, обходились немногими словами. В жизни оставалось все меньше такого, что требовало долгих разговоров.
— Пришли на площадь. Столы. Дальше? — Конявичус в отличие от Антона связи с простым народом не порывал.
— Дальше? Думали, жрать сядем за столы, а они давай валить на столы, рубить руки-ноги.
— Вырывать языки, — подсказал Антон.
— Кто очень уж громко орал. Народ ломанулся, а вокруг оцепление. Кто прорвался — за теми следом. Меня возле дома свалили. Самую малость не добежал. Если бы кольцо не вырвал из-за подкладки — голову бы отрубили. Они с теми, кто убегал, не церемонились.
— Зачем они это сделали? — поинтересовался главнокомандующий.
— Зачем? — Лоб одноногого прорезала глубокая морщина. Антон понял, что он над этим не задумывался. — Кто его знает, зачем, — равнодушно ответил он. — Сказали: распоряжение Центризбиркома.
— Что потом? — спросил Антон.
— Покидали в машину и из города. Отъехали — сгрузили на поля.
— А капитан? — не выдержал Антон. — Неужели оставили на ступеньках белого дома для всеобщего обозрения?
— Капитан? — с недоумением посмотрел на него одноногий. Антон понял, что одинок в своей симпатии к свергнутому главе администрации. — Привязали к БТРу, таскали по улицам. Потом, кажись, «новые индейцы» и питомцы съели сырым.
— Ты, паренек, смышленый, — похлопал по плечу одноногого Конявичус. — Какой был в этом смысл? Не окорока же они собирались коптить?
— Какой-то смысл был, — внимательно посмотрел на главнокомандующего одноногий. — Без смысла такое не делается. Если ты объявишь, что не будешь рубить конечности, народ пойдет за тобой. Если, конечно, будет на чем идти.
Между тем ползущих по направлению к городу калек встречалось все больше. Они выползали на обочины, на дорогу, протягивали к машинам руки — если у них имелись руки. Сердобольные спецназовцы отталкивали калек прикладами. Но всех не успевали. Некоторые хрустели под тяжелыми литыми рубчатыми колесами. Накатывающиеся следом машины разглаживали, трамбовали тела, и словно в длинные темные лохматые лужи одевалась дорога.
Вскоре над ней появился вертолет. Он летел как-то боком, скачками, словно пилот был пьян или ранен.
— Необученная сволочь, — определил Конявичус, почему-то посмотрев на Антона. — Неужели всех моих уже перебили?
Вертолет попытался обстрелять колонну. Это у него не очень получилось. Ракета улетела далеко в поля, очередь из крупнокалиберного пулемета пришлась в аккурат по калекам, именно на этом отрезке обочины вставшим горестным биваком. Конявичус вызвал по рации свои вертолеты, велел стрелять по нападающему из всех имеющихся в наличия стволов. Плотная стена огня напугала пилота, он резко взял вверх, скрылся из глаз. Бегство, похоже, было у него единственным хорошо отработанным маневром.