Уши в трубочку - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Никитин cтр.№ 71

– Ну, – сказал я, – поехали!

Она вскинула высокие дуги бровей:

– Куда?.. Сейчас?

– Темнота, – сказал я с чувством превосходства. – Вот так шпиенов и вылавливают. Пей и не крякай! Разумничалась. А теперь закусывай. Да не так. Закусывай, это означает – жри сразу после рюмки вина или водки. После коньяка тоже закусывают, а не едят.

Распили одну бутылку, хорошо пошло, мы за эту беготню иссохли, а сейчас так приятно, когда извобленное тело наливается влагой, можно даже сказать, живительной, и без всякой двусмысленности, даже без намеков, в самом деле, живительная, везде заработало, потом вторую, а затем я раскупорил и третью. Все это время не следил, чтобы к мясу красное, а к рыбе белое: шампанское ко всему подходит, а правила пусть соблюдают закомплексованные. Настоящий мужчина должен быть несколько неряшлив… ну, вы меня понимаете, жрать должен с удовольствием, чтобы хозяйка осталась довольна.

– А почему не заказала ничего для себя одеться? – спросил я.

Она слегка потупила глазки, щеки коснулся нежный румянец.

– Разве мне плохо в твоей рубашке?

– Ну, гм…

– Мне так нравится, так нравится!.. Я посмотрела на себя в зеркало, это же просто чудо… Когда появлюсь в ней в своем звездном мире, там все с ума сойдут, на всех наших мирах захотят скопировать…

Я спросил с интересом:

– И получится?

– Нет, – ответила торкесса счастливо. – Им придется обращаться ко мне за разрешением, я сразу же объявлю о своем исключительном праве ходить в твоей рубашке!

По телевизору сообщили о побеге очередного маньяка, что зарезал пятерых молодых женщин, потом показали несколько катастроф по свету, снова вернулись к местной хронике, мы увидели пару исполинских пробок, одна, если честно, по нашей вине, в остальных не грешны, хоть какое-то облегчение на сегодня.

После ужина торкесса хотела вымыть посуду, я отмахнулся:

– Оставь…

– Здесь так принято? – удивилась она. Догадалась. – Явится горничная и все уберет?

– Нет, – сказал я практично. – Завтракать нам из нее вряд ли придется, а раз так, зачем стараться?

Она не поняла, снова приподняла брови, потом перевела взгляд на распахнутую дверь в спальню. Глаза заблестели, губы поползли в стороны.

– Как там… чудесно!

Я посмотрел довольно равнодушно:

– Че?.. Кровать как кровать.

Она покачала головой:

– Как просторно… как безумно просторно! Там достаточно места, чтобы даже впятером…

– Впятером? – переспросил я. – Они же ко мне не дотолпятся…

Она покачала головой:

– Дорогой, ты так мало знаешь про это древнее искусство… Ладно, я заменю тебе всех четверых.

Она начала очень медленно сбрасывать мою многострадальную рубашку, покачивая бедрами, поигрывая сиськами, высовывая язык и облизывая полные сочные губы. Я поглубже вдвинулся в кресло и пощупал рукоять пистолета.

– Ты забыла про правило… – сказал я угрюмо.

– Какое?

– Никогда не заниматься любовью, – сказал я раздельно, – если только что по жвачнику предупредили прямым текстом, что из тюрьмы сбежал маньяк-убийца! Да еще из болота, говорят, вышло чудовище…

Она фыркнула:

– Журналисты чего не придумают! Им нужны тиражи. Маньяки не бегут из тюрем, а в болотах вообще никто не живет!

– Это предупреждение, – сказал я серьезно. – От друга, который пока не хочет себя выдавать. Я тоже не думаю, что к нам ворвутся маньяки или болотные твари. Ворвется что-то похуже. Такое, о котором нельзя сказать по телеканалам.

Она фыркнула:

– Если передумаешь, я жду тебя с открытыми ногами.

– Иди-иди, – сказал я. – Пока посижу здесь, помыслю.

Она фыркнула, ушла, усиленно двигая ягодицами. Я стиснул челюсти и всего себя, вдавился в кресло, не выпуская пистолета. Дверь в спальню осталась распахнутой настежь, я видел, как торкесса повертелась-повертелась, все-таки знойная, несмотря на снежнокоролевскость, но заснула, а я снял тапочки, чтоб уж совсем бесшумно, на цыпочках пошел по комнате, по другой, третьей, заново проверяя и перепроверяя окна, двери, щеколды. К счастью, в квартире нет не только собак или кошек, но даже хомячков, рыбок в аквариуме или канарейки в клетке. Иначе пришлось бы не выпускать их тоже из виду, следить за отклонениями, они только в обычном состоянии безобидные и предсказуемые, но сейчас нам два туза выпало, или, как бы сказал астролог, не та звезда светит.

Пистолет в порядке, обойма полна, патрон в стволе, но я на всякий случай, поглядев в глазок, на цыпочках прокрался на лестничную площадку, там большой пожарный щит с баграми, огнетушителем и топором, я все оставил на месте, спер только топор. Когда дойдет до решающего боя, свет погаснет, телефон замолчит, в стволе перекосит патрон, а вот старый надежный топор не подведет!

В спальне на пол наискось падает бледный лунный свет, везде полночная тишина. Слышно, как далеко-далеко пробили часы, то ли Спасской, то ли бигбеновской, и в этот момент что-то тихонько ударилось в окно с той стороны. Сердце замерло, я застыл, долго прислушивался, потом взял карманный фонарик, на цыпочках пересек комнату, стараясь держаться под стеной в тени, подкрался к двери. Гробовая тишина, под дверь протиснулся слабый свет от полной луны, ни стука копыт, ни царапанья, ни-че-го.

Я сбросил щеколду, отодвинул засов, тихонько приоткрыл дверь. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, а яркая бледная луна смотрит пугающе загадочно, на светлый круг медленно и грозно наползает край черной тучи. Дверь тихо захлопнулась за моей спиной, едва я отнял пальцы, хотя раньше она такое вроде бы не проделывала.

Очень медленно я прошелся по лестничной площадке. Будь мы в особняке, это значило бы, что я спустился с крыльца, тусклый свет фонарика выхватывает только ближайшие кусты, над головой сонно каркнул ворон, под ногами шуршат подземные звери, а за деревьями жутко и тоскливо воет волк-оборотень, но я на двадцатом этаже, так что прошелся мимо кабинок лифта, выглянул в окно и даже заглянул в трубу мусоросброса. Хотя умом понимаю, что нет большей дурости выходить вот так среди ночи в полнолуние, держа в руке слабенький фонарик, когда надо бы скорострельную ракетную установку и чтоб заряды автоматически сменялись в диапазоне от серебряных пуль до бронебойных снарядов, самонаводящихся и тоже серебряных, однако нечто более сильное, чем инстинкт самосохранения, не давало мне вернуться взад. Я знал, чья это великая и несокрушимая воля, и потому медленно прошел к двери, что ведет на крышу, заглянул, всматриваясь в ступеньки и вслушиваясь в малейшие шорохи.