— Тоня! — позвал он срывающимся голосом.
В эту минуту, дохнув облаком пара, из парилки вышел разопревший от жара, мокрый Семён Семёнович, прикрывая рукою пах. Мелькнули жёлтые ягодицы с тёмными кругами — сидюшниками. Покатые печи и горбатую спину покрывала кучерявая щетина.
— Пива! — Прохрипел он, глядя без удивления красными глазами.
Один из охранников, холуйски склонившись, ногтем сорвал с бутылки колпачок.
Пукнув, как пивная бутылка, вновь приотворилась дверь, — выглянула голая Тоня.
Крикнула без стыда, убирая со лба прядь мокрых волос.
— Уходи, уходи, я скоро! Уходи!
И глаза — дикие глаза, будто женщину накачали наркотиками.
— Что тут происходит?..
— Потом, потом — уходи!..
Дверь захлопнулась. «Что значит «уходи»?..» Сотни мыслей проскакивали в доли секунды. «Или она уже всё поняла и предупреждает?..»
— Видишь, блин, ты третий лишний! — сказал тот, что привёл его.
Такого унижения Алексей Михайлович вынести не мог. «Домой, домой, немедленно домой!» И следом: «А как же Тоня? Что бы ни случилось, я не вправе бросить её на произвол судьбы!..»
Семён Семёнович оторвался от пива, хукнул и сказал, адресуясь к охранникам:
— Зовите подмогу и отведите человека куда положено. Видите, он в невменяемом состоянии!
И вернулся в парилку.
— Пройдём! — приказал первый из охранников.
Увидев, что второй звонит по телефону, Алексей Михайлович решительно сказал:
— Никуда отсюда не уйду!
— Мы не обсуждаем приказы старших!
— Вы же русские люди!
— Мы просто люди. Пока не станем кучей обыкновенного дерьма.
Алексей Михайлович растерялся: ход событий стал ему совершенно непонятен: «Что замышляет эта сволочь?..»
Подошли ещё двое. Руки — что брёвна. Бычьи шеи. Рыбьи глаза.
— Пойдём, мужик!.. Покантуешься в вестибюле. Здесь — не положено.
— Как «не положено»? Здесь моя жена!..
— Не знаем, чья жена… Не положено, и всё. Не пойдёшь, потащим, как чемодан!..
И он пошёл, не представляя себе, как защититься от унижения и обозначившейся угрозы. «А может, я только фантазирую? Может, всё идёт, как надо? Может, зря подозреваю?..»
В бетонированном переходе, следуя за охранником, он вдруг услыхал металлический звук. Будто передёрнули затвор.
Инстинктивно обернулся. В метре от него зияло дуло пистолета.
Реакции на этот счёт Алексей Михайлович отрабатывал ещё в молодые годы. Охранник не успел охнуть, как в горло ему вонзилась вилка. Но выстрелы всё же последовали, оглушительные в замкнутом пространстве.
Алексей Михайлович помнит два выстрела…
Его обнаружили военные в ельнике — метрах в тридцати от дороги. Так, случайно притормозили и вошли в лес, чтобы «слить водичку», как это у нас принято, и напоролись на выброшенное тело, второпях прикрытое охапкой папоротника и вывороченной с корнем берёзкой.
Человек, залитый кровью, был без сознания и вовсе не подавал признаков жизни. Что, вероятно, и спасло его от контрольных выстрелов.
Врачи боролись за жизнь Алексея Михайловича почти целый месяц. В первый же день личность его была установлена и потому нашлись влиятельные покровители. Усердствовали особенно те, что первыми драпанули с фронта, который пытался организовать Алексей Михайлович…
Когда он пришёл в себя и шаг за шагом восстановил в памяти события рокового дня, первым вопросом, с которым он обратился к врачам, был вопрос о Тоне…
Было возбуждено уголовное дело. Но Тоню не нашли. Не нашли и того рокового особняка. А квартира, в которой принимал их Семён Семёнович, оказывается, была давно уже продана человеку, твердившему одно: какие-то мошенники подобрали ключи и устроили в его квартире загон для легковерных, пока он ездил к дядьке в Геленджик.
Алексей Михайлович звонил матери Тони в Белгород, — там тоже ничего не знали. А милиция разводила руками: «По стране ежедневно пропадают тысячи людей, ждите, может быть, объявится след. Случается, что убивают, но бывает, что и продают, на Кавказ или в Среднюю Азию. Что же плакать, что убиваться? Мир сейчас уже совсем не тот, который был прежде…»
Что же ты выжужжал?
Две комнатные мухи, жужжа, попытались совокупиться прямо на его носу, но у него не было сил согнать паразитов. И в их нахальстве почудился какой-то скрытый намёк на всю его жизнь: вот точно так же и он суетился и жужжал, а что выжужжал?..
Кружили воспоминания — беспорядочно, как льдины перед затором. Он впадал временами в забытьё, мысли возникали и рассыпались, и это значило, что их уже не подпирает более или менее устойчивый «фюзис», — клепки изношенного организма сыпались, из всех щелей выходил последний пар.
Ему было страшно, но слабость была такой, что он ничему уже не противился. Только чувствовал, что мёрзнет.
Он думал о себе, что он золотозубый Фима Пенкель, сосед по даче вскоре после войны. Фима считал себя талантливым писателем и сочинял роман «Приключения блохи в паху бездомной собаки», но очень боялся, что власти разоблачат его антисоветское нутро и уличат в буржуазном декадансе.
Фима хотел бежать за границу. Он и роман писал для того, чтобы поскандалить с властью, а после попросить политического убежища. Но было не очень понятно, зачем Фима хотел основать в Пидерации конспиративную компанию по торговле янтарём.
Зачем ему Пенкель? Как лысому — гребень, как петуху — милицейский свисток…
Этот Пенкель, с которым он позднее работал в одной конторе, называвшейся «Промбурвод», спровоцировал кровавую драку, в драке участвовали две деревни. Тогда могли запросто прибить и его самого, устроившего Пенксля на должность старшего инженера, хотя тот нигде и никогда не учился.
Деньги везде капают, нужно лишь точно знать, куда прилипнуть губой…
Они обслуживали колхоз в Псковской области. Нищее дурачьё верило липовым нарядам. Но кормили их плохо. Главный бурильщик Мотуня, которого они наняли в Витебске прямо на железнодорожном вокзале, называл колхозные обеды «нисчемными». И подучил Пенкеля, по дешёвке покупавшего кур у хозяйки, где они жили, а потом рассорившегося с нею из-за цены, погубить свинью этой самой женщины.
— Ужасно ты жадный, Пенкель, — сказал Мотуня. — Если хочешь, я тебя научу, как за бесценок приобрести много мяса. За бутылочку белой выдам полный секретец.
— Считай, что бутылка у тебя в кармане, жлоб. Выкладывай секрет.
— Сходи в магазин, купи пшена. Граммов двести. И насыпь в ухо свинье. Сначала в одно, потом в другое. Она как с ума сойдёт через сутки. Я скажу бабке, что у зверюги чума. И она уступит тебе свинью за пятёрку.