Я помнила ощущение гладкой кожи Ашера, ощущение этого
идеального тела, трущегося об меня. Воспоминания не мои. Я никогда не видела
Ашера голым. Никогда не касалась его так. Но Жан-Клод где-то двести лет назад —
да. Я не могла смотреть на Ашера непредубежденно, потому что помнила, как
любила его, и даже до сих пор немножко люблю. То есть это Жан-Клод до сих пор
его немножко любит. Уж сильнее усложнить мою личную жизнь было бы трудно.
Нарцисс прерывисто вздохнул и произнес вдруг охрипшим
голосом:
— Ох ты...
Ашер бросил капюшон на кровать и начал расстегивать кожаную
рубашку — очень медленно. Я видала его грудь и раньше и знала, что она куда
хуже лица. В правой стороне шли глубокие канавы, кожа была твердой на ощупь.
Левая сторона, как и лицо, сияла ангельской красотой, которая когда-то,
давным-давно, и привлекла к нему вампиров.
Когда молния раскрылась наполовину, обнажив грудь и верх
живота, Нарциссу пришлось сесть на кровать, потому что ноги его не держали.
— Мне кажется. Нарцисс, — сказал Жан-Клод, —
что после этой ночи ты будешь у нас в долгу.
Голос его был совершенно пуст, лишен выражения. Таким
голосом он говорил в минуты величайшей осторожности — или величайшего
страдания.
Ашер спросил, тщательно выговаривая слова, что как-то не
гармонировало с исполняемым стриптизом:
— Какой уровень боли любит Нарцисс прямо — как это вы
говорите — с ходу?
— Грубый, — ответил Жан-Клод. — Он умеет
владеть своим желанием не выходить за границы для своего подчиненного, но если
он внизу, то грубо, очень грубо. Период разогрева не нужен.
Голос Жан-Клода, был по-прежнему пуст.
Ашер поглядел на Нарцисса:
— Это правда? Ты хочешь начать сразу с... со взрыва?
Одно слово, но сказано было с таким обещанием, что у
Нарцисса вспыхнули глаза. Он медленно кивнул:
— Можешь начать сразу с крови, если у тебя хватит духу.
— Для многих нужен долгий период, чтобы это было
приятным, — сказал Ашер.
— Не для меня.
Ашер расстегнул наконец молнию и спустил рубашку с плеч,
подержал минуту в руках, потом ударил таким быстрым движением, что только
воздух взвихрился. Тяжелая металлическая молния хлестнула Нарцисса по лицу раз,
два, три, и кровь показалась из уголка рта, глаза обессмыслились.
Я была так всем этим потрясена, что, кажется, забыла дышать
— только таращила глаза. Жан-Клод между мной и Ричардом сидел очень неподвижно.
Это не была та окончательная неподвижность, на которую способен он, способны
все старые мастера, и я поняла почему. Он не мог окунуться в черную тишину
смерти под тем прикосновением «жизни», что мы в него накачивали.
Нарцисс кончиком языка попробовал кровь во рту.
— Я законченный лжец, но сделки я всегда выполняю
честно.
Вдруг он стал серьезнее, будто легкомысленное заигрывание
было всего лишь маской, а под ней — личность, более серьезная и думающая. Когда
он поднял глаза, то я поняла, что эта личность опасная. Заигрывание тоже было
взаправду, но частично оно еще было камуфляжем, чтобы каждый недооценивал Нарцисса.
Глядя в эти глаза, я поняла, что недооценивать Нарцисса — это плохо, очень
плохо.
Посерьезневшие глаза обернулись к Ашеру.
— За это я тебе должен услугу, но только одну, а не
три.
Ашер поднял руки и распустил волосы сверкающими волнами
вокруг лица. Он глядел на коротышку, и я не видела этого взгляда, но Нарцисс
сразу стал похож на утопающего.
— Я стою только одной услуги? — спросил
Ашер. — Не думаю.
Нарцисс только с третьей попытки сумел ответить:
— Наверное, больше. — Он повернулся к нам, и глаза
его остались все теми же — настоящими. — Идите спасайте своих леопардов,
чьи бы они там ни были. Но вот что запомните: те, кто там внутри, — они в
нашем обществе новички. Наших правил они не знают, а их правила кажутся куда
суровее.
— Спасибо за предупреждение, Нарцисс, — ответил
Жан-Клод.
— Я боюсь, что вот этому не понравится, если вас там
поубивают или покалечат, как бы он на тебя ни злился, Жан-Клод. А я хочу
позволить ему привязать меня к этой кровати или к стене и делать все, что ему
захочется.
— Все, что захочу? — переспросил Ашер.
Нарцисс глянул на него:
— Нет, не все. Только до тех пор, пока я не скажу
петушиное слово.
Что-то в этих последних словах было почти детское, будто он
уже предвкушал события и на нас мало обращал внимания.
— Петушиное слово? — спросила я.
Нарцисс посмотрел на меня:
— Если боль становится слишком сильной или если
предлагается что-то, чего раб делать не хочет, произносится заранее
обговоренное слово. После этого господин должен остановиться.
— Но если ты связан, то ты не заставишь его
остановиться.
Глаза Нарцисса смотрели куда-то вне мира, во что-то такое,
чего я не понимала и не хотела понимать.
— Это и возможно только из-за доверия — и элемента
неуверенности, Анита.
— Ты веришь, что он остановится, когда ты скажешь, но
тебе нравится мысль, что он может и не остановиться, а продолжать, —
объяснил Ричард.
Я уставилась на него, но успела увидеть кивок Нарцисса.
— Я только одна в этой комнате, кто не знает правила
этой игры?
— Не забывай, Анита, — сказал Ричард, — я был
девственником, когда попался в лапы Райны. Она была моей первой любовницей, а
вкусы у нее были... экзотические.
Нарцисс засмеялся:
— Девственник в руках Райны — это страшная картина.
Даже я не дал бы ей над собой работать, потому что это видно в ее глазах.
— Что видно? — спросила я.
— Что она не знает остановки.
Я чуть не оказалась звездой в одной из ее постельных
постановок. Спасло меня только то, что я ее убила, так что я здесь была
согласна.
— Райне больше нравилось, если ты этого не
хочешь, — сказал Ричард. — Она была сексуальной садисткой, а не
доминантом. Я далеко не сразу понял, какая между ними огромная разница.
Я вгляделась ему в лицо, но он был в безопасности за щитом,
и прочесть его мысли я не могла. У них с Жан-Клодом было больше моего практики
в постановке щитов. Но если откровенно, я не хотела знать, что скрывается за
этим потерянным лицом. Вдруг до меня дошло, что я получила воспоминания
Жан-Клода, но не Ричарда. Я даже не догадалась спросить, почему, но это потом,
потом. Сейчас я только хотела оказаться за дверью этой комнаты.
— Пойдем отсюда.
Жан-Клод отодвинулся от нас и стоял без поддержки.