Я прижал руку ко рту, ибо не мог позволить, чтобы в присутствии цадика с губ моих сорвался даже вздох. Не говоря уже о том, чтобы заплакать.
Цадик по-прежнему сохранял внешнее спокойствие и молчал, давая внуку выговориться.
«Ривка спросила, почему ты не уничтожил эту вещь, — медленно и терпеливо продолжал Грегори. — А ты ответил, что сделать это отнюдь не просто. Что шкатулка сродни древним свиткам и манускриптам, и с ней следует обращаться бережно и уважительно. И еще ты говорил о каком-то документе. Ты помнишь, дедушка? Или мне это приснилось?»
«Ты слышал все, сидя у меня на коленях. — Глаза старика холодно блеснули. — Так зачем же теперь спрашиваешь?»
Он сжал кулак и со всей силы ударил по столу. Ничего не произошло, только пылинки взвились в воздух и теперь медленно оседали обратно.
Грегори и глазом не моргнул.
«По какому праву ты приходишь сюда в день похорон дочери и расспрашиваешь меня об этой старой легенде?! — в ярости вскричал цадик. — Ты слышал о том, что называешь сокровищем, когда я смотрел на тебя как на божество: мой любимый ученик, моя гордость. Но сейчас… Почему ты вспомнил об этом сейчас?»
Старик буквально трясся от ярости.
Грегори молча размышлял, потом глубоко вздохнул.
«Ребе, — заговорил он, — на сумму, обозначенную в чеке, можно купить очень много вещей».
«Я задал тебе вопрос. Отвечай! — потребовал старик. — Деньги у нас есть. Мы ни в чем не нуждаемся. Мы были достаточно богаты и когда уехали из Польши, и когда покинули Израиль. Я жду ответа. Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?»
Я не заметил в комнате признаков большого достатка, однако поверил, что старик говорит правду.
Я знал этот сорт людей. Всю жизнь он посвятил изучению Торы, соблюдению законов религии, молитвам, а еще всегда помогал советами тем, кто в них нуждался и верил в его способность заглянуть в человеческую душу и совершить чудо, тем, кто считал его посланником Бога на земле. Богатство не имело для него значения, разве что позволяло ему следовать выбранной стезе — денно и нощно совершенствовать знания.
Я чувствовал, как сильно бьется в груди сердце, а воздух наполняет легкие. Я сознавал, что с тех пор, как были произнесены поразившие меня слова, становлюсь все сильнее и сильнее. Мой прах, конечно же, находился где-то рядом, в доме. Да, старик владел им и каким-то образом сумел меня призвать. Возможно, он коснулся шкатулки, прочел написанные на ней слова или произнес молитву… Да, это он, старик. Но как ему это удалось и почему я тотчас же не уничтожил прах?
Перед моим мысленным взором, словно яркая комета, мелькнуло знакомое любимое лицо. Память словно вернула меня на сотни лет назад.
Это было лицо Самуила, о котором я тебе уже рассказывал. Лицо Самуила из Страсбурга. Моего повелителя, который пожертвовал мною ради своих детей, как когда-то и я, возможно, пожертвовал собой ради детей Господа. Я вновь увидел перед собой шкатулку.
Интересно, где она сейчас?
Горькие отрывочные воспоминания не доставили мне радости. Что проку винить кого-то? Я лишь расстроюсь, приду в смятение. Что случилось, то случилось, и ничего уже не изменить. Никогда.
Теперь я, словно зачарованный, стоял в теплой комнате, среди пыльных книг, окутанный витавшими в воздухе ароматами. Я ненавидел и презирал ее хозяина, хотя он, несомненно, был добродетельнее Самуила, особенно когда тот велел мне отправляться в ад.
Я ненавидел старого ребе намного сильнее, чем его внук.
А что касается внука…
Да какое мне, собственно, дело до велеречивого и льстивого Грегори Белкина и его всемирной церкви? Но он убил Эстер…
Чтобы не выдать себя, я всеми силами постарался успокоиться и унять душевную боль. Мне следовало оставаться в теле и помалкивать.
А тем временем Грегори, тщательно ухоженный, одетый и причесанный будто принц, терпеливо ждал, пока остынет гнев цадика.
«Так почему же ты спрашиваешь меня сейчас?» — повторил свой вопрос старик.
Я вспомнил девушку, нежное создание, лежащее на носилках, вспомнил, как она чуть повернула голову и трогательно, почти благоговейно прошептала: «Служитель праха…»
Ярость ребе вдруг вспыхнула с новой силой.
«В чем причина твоего интереса?» — не давая Грегори времени на ответ, спросил он по-английски.
Тон его изменился так, как будто он действительно хотел это знать. Ребе поднялся со стула и встал перед Грегори, глядя ему в глаза.
«Ты обратился ко мне с вопросом, — продолжал он. — Но позволь спросить тебя. Скажи, что еще ты хочешь получить. Ты несметно богат. В сравнении с твоим состоянием наше кажется поистине ничтожным. И тем не менее ты создаешь свою церковь и с ее помощью одурачиваешь тысячи людей, придумываешь немыслимые законы и правила. Ты продаешь книги и делаешь телевизионные передачи, в которых нет никакого смысла. Ты желаешь встать наравне с Мохаммедом и Христом… И вдруг убиваешь собственную дочь. Да-да, это твоих рук дело. Меня не обманешь. Я вижу тебя насквозь и знаю, что погубил ее ты. Ты послал убийц. Ее кровь осталась на том же оружии, которым были убиты они. Ты и с ними расправился? Это твои приспешники воспользовались услугами преступников, а потом убрали их? Чего ты добиваешься, Грегори? Ты собираешься обрушить на наши головы великое зло и безмерный позор, дабы Мессия не помедлил более ни минуты? Ты намерен лишить Его выбора?»
Я улыбнулся. Прекрасная речь. Мне импонировали красноречие и убежденность старика. Мое отношение к нему улучшилось.
Грегори принял опечаленный вид, но продолжал молчать, давая старику выговориться.
«Ты думаешь, я не знаю, что это сделал ты?» — продолжал бушевать ребе.
Он опять сел на стул, ибо гнев лишил его сил.
«Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, и так было всегда, с самого твоего рождения. А вот Натан, твой брат-близнец, не знает и молится за тебя, Грегори».
«А ты не молишься, дедушка?»
«Я прочел кадиш
[37]
в день, когда ты покинул дом. И если бы я получил хоть какой-нибудь знак свыше, то непременно убил бы тебя собственными руками, чтобы навсегда покончить с твоим Храмом разума, лживыми речами и нечестивыми делами».
«А сейчас ты готов на это?» — мысленно спросил я.
«Легко давать такие обещания, дедушка. Любой, кто получил знак свыше, способен совершать поступки. А я учу своих последователей любить в мире, где нет знамений с небес».
«Ты учишь своих последователей отдавать тебе деньги. Учишь торговать твоими книгами. И с какими бы вопросами ты ко мне ни обращался, ответов ты не услышишь. Твой брат понятия не имеет, о чем ты сейчас говоришь, это лишь смутные воспоминания из твоего детства. Его там не было. Я очень хорошо помню тот день. Из тех, кто что-либо знал, в живых не осталось никого».