Дольф только посмотрел на пистолет:
– Зебровски!
Зебровски взял револьвер осторожно, будто боясь разбудить
человека. Но эта жертва вампира не собиралась вставать. Голова его свесилась
набок, мышцы и связки были перекушены. Как будто кто-то большой ложкой
зачерпнул мясо и кожу вокруг позвоночника.
Зебровски щелкнул барабаном.
– Серебро.
Он задвинул барабан на место и встал, держа оружие в правой
руке. Ружье свободно висело в левой.
– Запасные патроны? – спросила я.
Зебровски склонился снова, но Дольф покачал головой. И
обыскал мертвого сам. Когда он закончил, руки его были покрыты кровью. Он
попытался стереть засыхающую кровь носовым платком, но она застыла в складках
ладоней, собралась под ногтями. Теперь ее только мылом и щеткой можно
отскрести.
– Прости, Джимми, – сказал он.
Он все еще не плакал. Я бы на его месте заплакала. Но у
женщин в слезных протоках больше химикалий, и потому они проливают слезы легче
мужчин. Честно.
– Запасных патронов нет. Наверное, Джимми считал, что
пяти хватит для рутинной работы охранника.
Его голос был словно подогрет злостью. Что ж, злость –
лучше, чем слезы. Если это в твоей власти.
Я продолжала наблюдать за коридором, но мои взгляд все
возвращался к мертвому. А мертв он был потому, что я не сделала свою работу.
Если бы я не сказала водителям труповозки, что тело не представляет опасности,
его бы сунули в хранилище, и Джимми Дуган бы не погиб.
Терпеть не могу, когда я виновата.
– Идем, – сказал Дольф.
Я повела группу. Еще один угол. Я снова выполнила упражнение
на перекате колена и оказалась лежащей в длинном зеленом коридоре, двумя руками
наставляя пистолет. Ничто там не двигалось. Но на полу что-то лежало. Сначала я
увидела нижнюю часть тела охранника. Ноги в бледно-голубых и пропитанных кровью
брюках. Потом голова с винным хвостом каштановых волос, лежащая сбоку от тела,
как забытый кусок мяса.
Я встала на ноги, по-прежнему держа перед собой пистолет в
поисках цели. Ничто не шевелилось, кроме крови, которая все еще стекала со
стен. Она капала, как вечерний дождик, густея и сворачиваясь на лету.
– Боже милосердный!
Не знаю, кто из полицейских это сказал, но я была согласна.
Торс был разорван, будто вампир засунул в него руки и
рванул. Позвоночник разлетелся, как детская сборная игрушка. Клочья мяса, крови
и костей были разбросаны по полу, как лепестки мерзких цветов.
Я ощутила в горле вкус поднявшейся желчи. И стала дышать
ртом – ровно и глубоко. Это было ошибкой. В воздухе стоял вкус крови – густой,
теплый, солоноватый. С чуть кислотным привкусом, потому что желудок и кишечник
были вспороты. Запах свежей смерти – это гибрид запаха бойни и сортира. Дерьмо
и кровь – вот запах смерти.
Зебровски осматривал коридор с подобранным револьвером в
руках. У него было четыре пули, у меня тринадцать плюс запасная обойма в сумке.
Где револьвер охранницы?
– Где ее револьвер? – спросила я.
Зебровски кинул взгляд на меня на тело и снова стал
всматриваться в коридор.
– Я его не вижу.
Мне не приходилось встречать вампира, который бы пользовался
оружием, но всегда бывает первый раз.
– Дольф, где револьвер охранницы?
Дольф опустился на колени в лужу крови и попытался обыскать
тело. Он передвигал куски кровавого мяса и материи, как будто мешал ложкой.
Когда-то от такого зрелища меня бы вывернуло, но это было давно. Плохой,
наверное, признак, что меня уже не тошнит при виде трупов? Может быть.
– Рассыпаться и искать револьвер, – велел Дольф.
Полицейские в форме стали искать. Блондин был бледен и
конвульсивно сглатывал, но работал. Очко в его пользу. Это высокий с
выступающим кадыком не выдержал. Он поскользнулся на куске мяса и хлопнулся на
задницу в лужу свернувшейся крови. Тут он встал на колени и сблевал на стену.
Я старалась дышать быстро и неглубоко. Кровь и бойня меня не
достали, но запах чужой рвоты мог поспособствовать.
Прижавшись плечами к стене, я пошла к следующему углу. Я не
сблюю. Не сблюю. Господи, не дай мне сблевать. Вы когда-нибудь пробовали
целиться из пистолета, одновременно выворачиваясь наизнанку? Это, оказывается,
почти невозможно. Пока ты не закончишь, ты беспомощен. А после зрелища этих
охранников мне беспомощной быть очень не хотелось.
Блондинистый коп прислонился к стене. Лицо его блестело от
густого пота. Он посмотрел на меня, и по его глазам мне все стало ясно.
– Не надо, – прошептала я, – не надо!
Новичок упал на колени, и тут оно и случилось. Я стравила
все, что за этот день съела. Хорошо еще, что не на труп. Такое со мной однажды
было, а Зебровски мне ничего не спускает. Тогда он мне ставил в вину, что я
испортила вещественное доказательство.
Будь я на месте того вампира, я бы появилась, пока половина
из нас выворачивалась наизнанку. Но из-за угла ничего не бросилось. Никто не
вылетел с воплем из темноты. Везунчики мы.
– Если вы кончили, – сказал Дольф, – то надо найти ее
оружие и того, кто это сделал.
Я обтерла рот рукавом комбинезона – снимать его не было
времени. Черные кроссовки прилипали к полу с сосущим звуком. На подошвах была
кровь. Может быть, утереться комбинезоном было не так уж глупо.
Чего мне хотелось – это прохладной ткани. Что мне предстояло
– это идти по зеленому коридору, оставляя кровавые следы. Я осмотрела коридор и
увидела их – следы, отходящие от тела, ведущие по коридору к первому охраннику.
– Дольф? – позвала я.
– Вижу.
Исчезающие следы шли сквозь эту бойню за угол, прочь от нас.
Прочь – это звучало приятно, но я слишком хорошо понимала ситуацию, чтобы на
это купиться. Все это становилось непосредственно личным делом.
Дольф присел возле самого большого куска тела.
– Анита!
Я подошла к нему, не наступая на следы. Никогда не наступайте
ни на какие следы – полиция этого не делает.
Дольф показал на почерневший кусок материи. Я осторожно
встала на колени, радуясь, что не сняла комбинезон и могу садиться в кровь, не
боясь испачкать одежду. Всегда готова, как полагается бойскауту.
Блузка женщины обуглилась и почернела. Дольф коснулся
материи кончиком карандаша. Она стала сдираться тяжелыми слоями, потрескивая,
как черствый хлеб. Дольф пробил острием один слой. Он разлетелся. От тела
поднялся пепел и острый едкий запах.
– Что за чертовщина с ней случилась? – сказал Дольф.
Я сглотнула слюну, все еще ощущая в глотке вкус рвоты.