Но уверенность пришла, когда Ник позвонил ей по пути домой, чтобы сказать «еще одну вещь». Это было по поводу Чарли, но все профессиональные предлоги были сведены на нет временем звонка, и разговор не закончился, когда одну вещь они обсудили. Нет, они продолжали говорить, пока он не остановился у своего дома полчаса спустя.
— Веселого Хеллоуина, — прошептал он в телефон.
— Веселого Хеллоуина, — прошептала она в ответ.
Затем заставила себя нажать на клавишу отбоя со смешанным чувством печали и вины, представляя дом Ника и трех человек в этом доме. Тем не менее в тот вечер она легла спать с надеждой, что утром он ей позвонит.
* * *
И он сделал это. А затем каждый следующий день за исключением тех, когда она звонила ему первая. Они всегда начинали разговор с обсуждения графта Чарли, или обезболивающих лекарств, или его настроения, но всегда заканчивали еще одной вещью и часто еще одной вещью после этого.
И вот, шесть дней спустя, телефон звонит снова.
— Ты где? — начинает он, больше уже не называясь.
— Здесь, — отвечает она, глядя на спящего Чарли. — В палате.
— Как он?
— Хорошо... спит... А ты где?
— В пяти минутах ходьбы, — говорит Ники и беседует с ней, пока она не слышит его голос в коридоре.
— Привет, — заканчивает он, появляясь из-за угла, опуская в карман блэкберри и широко улыбаясь, как после шутки, известной только им двоим.
— Привет! — отвечает Вэлери, чувствуя, что и сама улыбается, охваченная радостью.
Но после десяти минут легкой болтовни лицо Ника мрачнеет. Сначала Вэлери волнуется, все ли в порядке с графтом Чарли, но потом осознает: дело как раз в обратном, просто Чарли пора домой. Она вспоминает слова Ника о том, что новой коже потребуется около недели, чтобы прижиться, вспоминает, как он смотрел ей прямо в глаза, словно ручался за это. И все равно Вэлери испытывает потрясение и подавленность, как будто никогда не думала о приближении этой минуты.
— Сегодня? — спрашивает она с трепещущим от страха сердцем и со стыдом осознает, что не хочет ехать домой. Она говорит себе, что это только из-за места, в больнице надежнее, но в глубине души знает: дело не только в этом.
— Завтра, — отвечает Ник, и на лице его мелькает выражение, говорящее Вэлери, что и он чувствует то же. Но Ник быстро возвращается к медицинскому аспекту, рассказывает о ходе выздоровления Чарли и лечении, и излагает свой долгосрочный хирургический и ближайший план амбулаторного лечения, сыплет инструкциями и заверениями.
— Примерно через неделю он сможет пойти в школу. В идеале ему по-прежнему нужно носить маску около восемнадцати часов в день. Но изредка ее можно снимать... конечно, если только он не занимается спортом и подобными вещами... И спать он тоже должен в ней. Аналогичное и в отношении шины на руке.
Сглотнув подступивший к горлу комок, Вэлери кивает с вымученной улыбкой.
— Это прекрасно. Прекрасная новость, — говорит она, чувствуя себя, безусловно, плохой матерью, которая встретила подобное сообщение отнюдь не безграничной радостью.
— Я знаю, это страшно, — говорит Ник. — Но он готов.
— Понимаю, — откликается Вэлери и до боли закусывает губу.
— И ты тоже, — так убедительно говорит он, что Вэлери почти верит ему.
На следующий день, получая бумаги и собирая вещи, Вэлери вспоминает, как она в первый раз уходила из больницы с Чарли, когда ему было всего три дня от роду. Сейчас она испытывает то же чувство неминуемой неудачи, боится, что окажется несостоятельной, как только останется дома одна с ребенком. Смягчает ее волнение только ощутимое возбуждение Чарли, который носится по коридору, раздавая всем самодельные открытки, которые он разрисовывал прошлым вечером. Всем, кроме Ника, которого нигде не видно.
Вэлери все ждет его появления или хотя бы звонка и тянет время, как можно дольше подписывая бумаги и складывая свои вещи в тележку. В какой-то момент Вэлери даже спрашивает у Леты, почтенной, с негромким голосом сестры, которая была с ними с самого начала, можно ли им повидаться перед уходом с доктором Руссо.
— Он сегодня не работает, милая, — еще мягче, чем обычно, сообщает Лета, словно боится огорчить этой новостью Вэлери. — Распоряжение он подписал вчера вечером. — Она листает карту Чарли, как будто ищет какого-то утешения, и ослепительно улыбается, когда находит. — Но он хочет видеть вас через несколько дней, — говорит она. — Позвоните вот по этому номеру.
Сестра обводит на бланке номер Ника и передает карту Вэлери. Та в смущении берет документ и отворачивается, гадая, насколько же все написано у нее на лице, если все сестры знают о ее чувствах и о том, как они с Ником сблизились. Но, возможно, он так держится со всеми своими пациентами и их родственниками, и, вполне вероятно, за дружбу она приняла хорошо отработанное и прекрасно налаженное умение подойти к больному. Мысль о том, что он выполняет свою работу и они с Чарли не единственные в этом роде, наполняет Вэлери облегчением и разочарованием.
Вэлери застегивает «молнию» на последней спортивной сумке, пока Лета торопливо выходит, а затем возвращается с креслом на колесиках для Чарли, в котором он в последний раз проедет по коридорам больницы, и с долговязым больничным служащим по имени Горас, который это кресло повезет.
— Оно мне больше не нужно! — радостно кричит Чарли.
— Таково больничное правило, малыш, — говорит Лета.
Чарли в растерянности смотрит на нее.
— Все покидают нас таким образом, золотко, — объясняет сестра. — Поэтому запрыгивай давай. А Горас, может, и даст тебе покрутить колеса.
С радостным кличем Чарли залезает в кресло, а Вэлери оглядывает пустую комнату и в последний раз благодарит место, которое никогда не забудет.
Чарли не спрашивает о Нике до позднего вечера, когда уже лежит в своей кровати, развесив по стенам медового цвета свои поделки и открытки из больницы, окружив себя армией мягких игрушечных зверей и слушая Бетховена, негромко льющегося из айпода, установленного в док-станции.
— Я так и не отдал открытку доктору Нику! — внезапно восклицает он, садясь в постели. — Я с ним не попрощался.
— Мы увидимся с ним через несколько дней, — уговаривает его Вэлери, укладывая его на подушки и включая ночник.
— А мы можем ему позвонить? — Голос Чарли начинает дрожать.
— Не сейчас, милый. Слишком поздно.
— Пожалуйста, — хнычет он, снимая маску. — Я хочу пожелать ему спокойной ночи.
Вэлери знает, что должна ответить, знает и дюжиной разных способов может отвлечь сына от разговора о докторе Нике.
Но она достает из кармана телефон, который держала рядом весь день, и быстро набирает текст: «Мы дома. Все хорошо. Позвони, если можешь. Чарли хочет пожелать спокойной ночи».