– Пощадите меня… – прошептала девушка.
Вадим изучающе посмотрел на нее.
– Скажите… – Он замялся. – Вы… проститутка?
Незнакомка вспыхнула и в этот момент показалась Григорьеву еще прекрасней. Она с негодованием выпрямилась, но тут же, словно спохватившись, вдруг опустила голову:
– Считайте так, как вам будет угодно…
Этот ответ удивил Вадима. Что-то очень важное и серьезное двигало этой девушкой, если она была готова смириться даже с такой ролью.
«Зачем ее пытать? – подумал он. – Через час я буду знать точно, что она делала в номере писателя». А вслух сказал:
– Я хотел бы взглянуть на ваши документы.
Девушка, поколебавшись, кивнула на папку:
– Паспорт тоже там.
Вадим деловито достал документ, не сводя глаз с незнакомки, раскрыл его и тоном рассказчика детских сказок нараспев произнес:
– Итак, вас зовут…
– Мила, – ответила девушка. –
Милица Федоровна…
...
Распечатка стенограммы контроля по литеру «Н» комнаты 215, 20 сентября 1938 г. Начало записи 12.32, окончание записи 12.55.
Объекты: Шолохов М.А. – Ш., Неизвестная женщина – Ж.
Ж.: Спасибо вам, что согласились встретиться со мной (неразборчиво).
Ш.: Присядьте… Нет, вот сюда, пожалуйста. Хотите ситро?.. Хорошо, давайте перейдем к сути. Мне звонили из приемной товарища (неразборчиво) и просили уделить десять минут молодому, подающему надежды литератору. Литератор – это вы, барышня, правильно?
Ж.: Нет, литератор – это вы, Михаил Александрович. Великий советский писатель.
Ш.: Давайте без славословий. Вы кто, барышня?
Ж.: Это я вам звонила.
Ш.: Вы мне принесли рукопись?
Ж.: Да… то есть… нет. Это так глупо с моей стороны. Простите меня…
Ш.: Ничего не понимаю. Так – да или нет? Мы начинаем терять время.
Ж.: Я – хорошая знакомая Жени Хаютиной… Мой муж работает в ведомстве ее мужа.
Ш.: Очень мило… А от меня-то вы что хотите?
Ж.: Ничего… Простите… Женя сказала мне, что когда она была здесь… Она видела…
Ш.: Мы, наверно, говорим о разных людях. Евгении Хаютиной здесь никогда не было. Вы хотите меня спровоцировать?
Ж.: Нет-нет, уверяю вас… Это так глупо с моей стороны. Но мне нужно было сюда попасть.
Ш.: Действительно глупо…
(Звонок телефона.)
Ш.: Простите…
(Выходит в прихожую, снимает трубку.)
(Распечатка телефонного разговора с А. Фадеевым 12.46–12.51 прилагается отдельно.)
(Возвращается в комнату.)
Ш.: Что вы делаете?!
Ж.: Вот, посмотрите! Это то, о чем мне говорила Женя!
Ш.: Я прошу вас покинуть номер и никогда больше здесь не появляться!
Ж.: Простите меня, Михаил Александрович, но мне очень нужно было сюда попасть, чтобы увидеть!..
Ш.: Увидеть – что, барышня? Вы позвонили мне со служебного телефона НКВД, наплели что-то про рукопись молодой писательницы… Пользуясь этим обманом, вы пришли ко мне в гостиничный номер, рассказываете про женщину, которой здесь никогда не было и быть не могло… А в довершение ко всему я обнаруживаю вас сидящей на корточках и копающейся в моих вещах!
Ж.: Я не копалась… Я только…
Ш.: Я повторяю: покиньте номер! Для шпионки вы чудовищно глупы! Уходите, или мне придется позвонить куда следует!
(Шорохи, звук открывающейся двери.)
Ш.: Безобразие! Я непременно позвоню в райком! Какая низость!
Вадим дважды пробежал глазами стенограмму и вместо ответов получил только новые вопросы. Мысли путались в голове, он не успевал пройти до конца по логической ниточке, как она обрывалась, ворсилась и расползалась на множество отдельных нитей.
Прежде всего ему было совершенно непонятно, зачем жене работника НКВД (тоже еще вопрос!) понадобилось при помощи нелепой уловки, которая раскрылась с первой же минуты, проникать в номер к Шолохову и копаться, сидя на корточках (интересно, где можно копаться в таком положении?), в вещах писателя (в бумагах или в грязном белье?) в то самое мгновение, когда он вышел ответить на телефонный звонок.
«Для начала , – мысленно рассуждал Вадим, – она, разумеется, не шпион, не агент и не штатный сотрудник органов. Даже начинающему оперативнику хорошо известна масса других возможностей похозяйничать в гостиничном номере объекта.
С другой стороны, эта девушка, при всех ее странностях, не могла не понимать, что телефонный звонок – это от силы одна минута бесконтрольного времени. Значит, гостья писателя хорошо знала, что именно ее интересует и где это находится. Между тем из номера она ничего не вынесла (за это я могу поручиться). Значит, не нашла то, что искала? Или – нашла, но не унесла с собой. То есть просто удостоверилась в наличии того, о чем ей якобы рассказала бывавшая здесь Хаютина.
Однако мне хорошо известно, что жена Ежова никогда не встречалась в «Национале» с Шолоховым (я бы об этом узнал первым). Иными словами, если Хаютина и вправду бывала в 215-м, то не с Шолоховым. Возможно, с Кольцовым (или кто там у нее еще…) И это было до того, как здесь появился Михаил Александрович. Значит… А это значит: то, ради чего сегодняшняя гостья проникла в номер, является «вещью» не Шолохова, а самого номера. Возможно, предметом интерьера».
Вадим вытер лоб.
«Вопрос второй, – продолжал он. – Как эта стенограмма, если дать ей ход, может удовлетворить любопытство Ежова? Никак. По крайней мере, в части, касаемой так называемых «связей» Хаютиной с Шолоховым. Ни писателю, ни жене наркома эта бумажка навредить не сможет…»
Вадим ошибался. Именно эту «бумажку» (а не стенограмму «любовного свидания Шолохова с женой всесильного наркома», как много позже утверждали историки) тем же вечером у себя на даче Ежов бросил в лицо Евгении Хаютиной. Возможно, его интересовало, действительно ли она бывала в «Национале» и по какому поводу… А еще вероятнее, он хотел знать, какую вещь искала в гостиничном номере писателя Шолохова жена работника НКВД.
То же самое тем же самым вечером хотел знать и другой высокопоставленный сотрудник того же ведомства. Он бросил стенограмму на стол перед своей молодой женой и, засунув руки в карманы форменных брюк, нервно ходил из угла в угол.
– Ты должна мне ответить, Мила… Я хочу знать, что тебе понадобилось в гостинице? Зачем ты устроила этот нелепый спектакль, да еще набралась дерзости звонить из моей приемной?