Щелчок раздался вновь. И доносился он из перелеска. Пышные кроны деревьев загораживали обзор, но я смог определить, что издавало этот странный свистящий звук: жестокое оружие – кнут.
Я осторожно направился вниз.
Несложно было догадаться, что здесь произошло. Разбойники. Паразиты дорог. Увидели одинокую телегу без охраны, соблазнились размерами тюков и решили забрать имущество. Вот только зачем‑то перед тем, как забрать тюки и скрыться, они решили поизмываться над жертвой. Это было как‑то подозрительно…
От перевернутой телеги, по кустам, прячась в высокой траве, я вошел в перелесок и выпрямился за деревом. А затем глянул на преступников и оцепенел.
Разбойников было девять. Вооруженные, грубые, ехидные, разодетые в какое‑то тряпье – все, как и полагается разбойникам. Они столпились полукругом вокруг толстого дуба, к которому была привязана обнаженная женщина. А эту женщину нещадно избивал кнутом какой‑то бородатый мужик, голый по пояс, очевидно их главарь. Несчастная не могла закричать, рот ей заткнули грязной тряпкой, могла лишь смотреть на обидчиков полными слез глазами и проклинать садиста.
Но на этом ужас не заканчивался. У разбойников были еще две заложницы, еще две женщины, которых под угрозой убийства заставляли смотреть на избиение.
— Ну что, не кричится? – бородатый мужик презрительно сплюнул на землю.
Женщина что‑то промычала в тряпку, но это было не иначе как ругательство.
— Конечно не кричится, – главарь хрипло заржал. – Я ведь сам тебе кляп в пасть вставил! Никто не придет спасать тебя, проклятая шлюха, ни одна живая душа!
Разбойники поддержали его грубым хохотом. Им не терпелось познакомиться с женщиной поближе, она была хороша собой и влекла их, несмотря на кровь и серьезные раны.
Главарь вновь взмахнул кнутом. Хлыст просвистел в воздухе и рассек кожу на животе у женщины. Сильно рассек. Она завыла от боли, но из‑за тряпки смогла издать лишь невнятное мычание.
Внутри меня словно что‑то надломилось. Хрустнуло, рассыпалось, превратилось в пыль. Я почувствовал ярость. Бесконтрольную, всепоглощающую, демоническую ярость. Больше можно было не думать об осторожности. Я больше не мог быть осторожен, не мог быть спокоен, рассудителен.
Я был взбешен. Так, как никогда раньше. Меня как будто обуял огонь, сжег разум, рассудок, сжег все мои мысли. Разум помутился, глаза заволокло серым туманом. Хищно зарычав, я вышел вперед.
— Эй, – закричал кто‑то. – Что это за оборванец?
— Бей его, ребята! – решил кто‑то еще. – Пусть не мешается!
Первому напавшему я, кажется, оторвал голову. Подошел в упор, еще до того, как он успел поднять оружие, схватил одной рукой за горло, второй за подбородок. И растянул. Крови было много.
Следующий получил удар распрямленной ладонью под ребра. Пальцы прошли под кожу, сломали ребра, разорвали в ошметки легкие. Я успел показать разбойнику его окровавленное сердце, прежде чем он потерял сознание и умер.
От атак мечами и топорами я не уклонялся. Даже когда меня взяли в кольцо и ударили одновременно, ни один разбойник не сумел меня задеть. Зато я достал двоих: одному выдавил глаза и вырвал верхнюю челюсть вместе с носом и зубами, а второму выдрал гортань.
— Если ты подойдешь, я убью ее! – закричал пятый разбойник, угрожая женщине с каштановыми волосами ножом, прежде чем упасть на землю с головой, повернутой на сто восемьдесят градусов и, соответственно, переломанной шеей.
Я не понимал, откуда во мне такая нечеловеческая жестокость. Я вообще ничего не понимал, просто метался от одного человека к другому и методично убивал, разрывал, уничтожал. Без жалости, без сожаления, без пощады.
Когда разбойники поняли, что напало на них, было уже поздно. Голыми руками я вытворял такое, что способно повергнуть в ужас даже опытного палача. Никому из них не удалось сбежать, никому не удалось выжить. Я все залил кровью и не мог остановиться.
Бородатый главарь наблюдал, как я уничтожал его подручных, одного за другим, и оцепенел от ужаса. Он спохватился только в последний момент, когда я уже двинулся к нему: попятился и бросился бежать, пригнувшись, даже помогая руками. Но я мгновенно догнал его и сломал колено, так что голень вывернулась вперед, а затем бросил на землю, придавив сверху ногой. Для него, садиста, я приготовил кое‑что особо жестокое.
Меч с лязгом покинул ножны и навис над лицом обезумевшего от боли и страха мужчины. Я ударил. Клинок разбил стиснутые зубы и вошел в мягкое горло. Глаза главаря готовы были лопнуть от натуги. Но закричать он не мог, сталь сдерживала крик получше кляпа из грязной тряпки.
Затем я выдернул меч. Кровь хлынула в горло, в трахею, в нос, не позволяла ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни вскрикнуть, ни простонать. Такая смерть могла продлиться даже несколько минут, несколько ужасных минут, пока он будет захлебываться кровью.
Я поднялся.
Меня трясло от ярости. Раж еще не прошел. Разум все еще был затуманен, а глаза видели только кровь и угрозу. Я уловил слабое движение. Повернулся. Это дергался в посмертной агонии рыжеволосый разбойник, которому я сломал позвоночник в четырех местах, буквально свернув тело в трубочку.
Послышался всхлип. Я бросился вперед и протянул руки к горлу женщины, одной из жертв, которую принуждали смотреть на избиение. Я видел, что это она, но почему‑то не мог остановиться…
— Прекрати! – истошно завопил кто‑то. – Максим, остановись!
Я узнал этот голос, Лилия. Меня словно облили холодной водой из ушата. Туман в голове неожиданно рассеялся, и я взглянул на все своими настоящими глазами.
— Что ты наделал…
Лилия стояла рядом, бледная, слово призрак, и тяжело дышала.
— Господи помилуй… – схватился за голову Герман. – Господи, боже мой!
Его взгляд выхватил на земле нечто, на что смотреть не следовало. Нечто кровавое. Маг выпучил глаза, заткнул ладонями рот и бросился в ближайшие кусты, где его вырвало.
У меня закружилась голова, и я попятился назад.
Нога коснулась чего‑то скользкого и мягкого. Глаза непроизвольно посмотрели вниз, и выяснилось, что это были человеческие кишки. Убежать я не успел, меня вырвало желчью с кровью прямо на глазах у Лилии.
Приходили в себя мы довольно долго. И особенно я.
Мне было страшно. От страха стучали зубы, билось сильнее сердце, отдаваясь в висках напряженной пульсацией.
Я растерялся, убежал, позабыв обо всем, спрятался за камнем у ручья и обхватил голову руками. Мысли были тяжелыми, мрачными, паническими. Я понял, какое страшное чудовище притаилось внутри меня, выжидая чего‑то. Оно казалось гораздо ужаснее любого демона, потому что демоны были выдумкой, а Эфир – реальностью.
Еще я осознал, что не способен контролировать его. Наоборот, он контролировал меня, подчинял мой разум, направлял мышление, создавал видимость принятия решений, позволяя лишь иногда выбраться из его острых когтей, чтобы снова почувствовать себя человеком.