Апология чукчей - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 61

Где-то через полгода у меня скопилось так много судебных документов, рукописей, выписок и заметок, что мне понадобилась сумка. В камере особенно хранить такое добро негде. Я написал на имя начальника тюрьмы заявление, что, мол, прошу выдать мне сумку, хранящуюся, насколько я знаю, на складе. Сумку мне принесли. Я положил туда бумаги и уже закрывал сумку, довольный собой, как вдруг почувствовал, что в боковом кармане сумки что-то есть. Раскрыв молнию на кармане, я обнаружил там с десяток листов с адресами и телефонами и мои наброски к книге «Другая Россия»! Обыскавшие, якобы профессионально, меня чекисты недообыскали сумку. Они забрали вещи из основного отсека сумки, а на боковой — внимания не обратили либо что-то их отвлекло. Я радостно написал по моим наброскам книгу, сумел передать ее на волю, и она была издана. Это я к тому, что вдобавок к доступу в метафизические миры тюрьма мне подбросила и бонус: на тебе, Эдуард, твои вдохновенные наброски за то, что ты такой редкий парень. Получай!

Потом я сидел в лагере, немного, и вышел на свободу, не отсидев полные четыре года. Дальше я стал терпеть поражения на личном фронте. Я не мог ужиться со своей дотюремной подружкой Настенькой, перебрал какое-то количество женщин, но совместной жизни с ними не получилось. Мне бы, дураку, понять, что за тюремные годы я обвенчался с тюрьмой и ушел в духовное одиночество, и смириться бы мне. Но я не прекратил идти по прежней, дотюремной дороге. Я познакомился с модной актрисой, женился на ней, в возрасте шестидесяти трех лет родил сына, а в возрасте шестидесяти пяти лет — дочь. Но все же семья вскоре сломалась, и я не очень препятствовал, чтобы она сломалась. Теперь я понимаю, что мне больше всего на свете хотелось одиночества. Одиночество обыкновенно представляют как несчастье. Когда я был молодым человеком, у меня была дурная привычка вечно жить вместе с женщинами. Так от женщине к женщине я и дожил до моих пятидесяти восьми лет, когда меня арестовали. Внутри этих пятидесяти восьми лет я не раз испытывал роскошное удовольствие от случавшихся вдруг пауз, в которых на меня спускалось блаженное одиночество, но я обыкновенно считал это удовольствие естественным желанием отдыха после сложных женщин.

Я давно заметил, что путешествовать лучше одному. Когда ты путешествуешь и сразу же обсуждаешь со своим спутником пейзажи и приключения, то часть впечатлений ты делишь надвое и тебе достается половина, а части впечатлений ты вообще лишаешься из-за глупого бормотания подруги или друга у плеча. А куда-то ты не свернешь, потому что он или она не хотят… Так же и в жизни.

Нужно иметь дистанцию с человечеством. Семья начинает говорить на рассвете и безостановочно болтает глупости от раннего утра до поздней ночи. Дети несут трогательный вздор, жена красиво или некрасиво сидит, лежит, стоит, идет вся в движении в туалет или в ванную. Метафизические миры боязливы, они не любят детей и жен. А ты, конечно, нуждаешься и в детях на твоих коленях, и в жене, плачущей или улыбающейся. Что выбираешь ты, о Эдуард Лимонов?

Я выбираю одиночество, поскольку мне нужен выход в метафизические миры, куда ни вдвоем, ни втроем, ни вчетвером входа нет. Только одному. Даже и вопрос «как быть?», «как поступить?» не появляется перед тобой. Ты поступаешь ровно так, как поступали до тебя очень немногие.

Зато, когда ночами приходят чудовища (а они обязательно приходят к таким, как я), то не оказывается рядом теплых детей, чтобы их отогнать. Это плата за роскошное одиночество — рык чудовищ над подушкой наглеца, отважившегося нарушить мировой порядок. Страшно. Но ты же этого хотел.

Была морозная железная ночь. Третий час. Я сидел в обезьяннике ОВД «Тверской». На семь сидений нас было двое. Армянский подросток, густо волосатый везде, где только можно, время от времени хватался за голову и издавал звуки отчаяния. Его обвиняли в краже кроссовок из магазина. Он надел кроссовки и направился к выходу. В этих кроссовках он и сидел сейчас. Паспорта у него не было. Если верить подростку, паспорт его находился в автомобиле «хаммер», якобы стоящем у здания ОВД, за рулем якобы сидел некто, кого подросток называл «мой брат». Еще в автомобиле находилась «девушка» подростка, а также его мать. В другой версии армянина мать не упоминалась. Зато брат в другой версии был свежеоперированный и потому не мог выйти из «хаммера», чтобы принести милиционерам паспорт молодого похитителя кроссовок. Галдеж стоял великий. Милиционеры не хотели идти к брату в «хаммере». Им нужен был паспорт. К «хаммеру» отправилась юная следователь-дознаватель. Там она обнаружила двух невменяемых от действия наркотиков молодых людей.

Из хитросплетений родственных связей армянина меня вывел усталый сержант, привезший наконец мой паспорт. Мой паспорт, оказалось, остался у судьи, на что судья не имела права, но судья не знала своих прав.

Милиционеры как муравьи исполняли свои ночные обязанности. Помимо меня и армянина они занимались одновременно массовой дракой на Долгоруковской и угнанным автомобилем. Дежурный быстро сформировал для меня бригаду сопровождения: усатый сержант, плюс тихий парень с автоматом, плюс водитель, плюс я — мы составили экипаж милицейского авто. Однако для охраны такого человека, как Савенко, недостаточно одного милицейского подразделения, решил, видимо, дежурный и прикомандировал к нам еще автомобиль с тремя автоматчиками. Ночные менты тепло проводили меня, как добрые родственники, напутствиями: «Всего вам доброго! Успехов!» На что я ответил с улыбкой: «Надеюсь, что больше вас не увижу!» Они тоже с улыбками согласились, что хорошо бы, да, больше не видеться.

Мы вышли в ночь. Разместились в теплом уютном авто и пошли отмахивать километры по пустому городу. Довезя нас до Кремля, второй экипаж пожелал нам удачи и вернулся. А мы через Большой Каменный мост ввинтились в железный мороз Москвы, всё глубже и глубже, туда, где мне предстояло отбыть наказание. Учреждение называлось «Спецприемник № 1 ГУВД Москвы».

Поблуждав совсем немного, мы оказались у приземистого барака о двух этажах, огороженного стеной с кишкой колючей проволоки поверх стены. Луны не было, однако окружающие освещенные строения позволяли отличное видение пейзажа. Усатый вышел у КПП и позвонил. Довольно быстро появился милиционер и отпер калитку. Сержант открыл мне дверь машины: «Эдуард Вениаминович, мы на месте. Прибыли».

Мы вошли в здание. Когда ты едешь по тюремным делам, когда тебя переводят — это ответственный момент в жизни зэка. Потому что ты можешь попасть к хорошим людям ровно как и к злым. У тебя равные шансы. Со злыми, даже если тебе предписано оставаться с ними недолго, можно настрадаться и в несколько часов. С добрыми просидишь и годы, как на одной ноге простоишь, запросто.

Я попал к добрым. Старший дежурный — старший лейтенант, зевая, застегнул китель и надел очки. По нескольким его движениям я уже его понял. И все, кто работает с ним в смене, обычно равняются в темпераменте на старшего. Сержант из ОВД «Тверской» показал удостоверение и стал демонстрировать бумаги. Меня сдали под расписку, ко мне приложили решение суда, вещи, отобранные у меня при задержании. Старший лейтенант попросил опись вещей. Проверил, имеются ли они в наличии в пакете, предоставленном усатым сержантом. Стал вынимать вещи, называя их и кладя их затем в матерчатый мешок. «Ремень брючный, — называл старлей. — Часы наручные; три кольца светлого металла; удостоверение Союза писателей России; деньги в количестве…»