Падение титана, или Октябрьский конь. В 2 томах. Книга 1 - читать онлайн книгу. Автор: Колин Маккалоу cтр.№ 166

Собрание выработало резолюцию: правительство должно продолжить свою деятельность под руководством Марка Антония, Публия Корнелия Долабеллы и преторов. Приняли также senatus consultum: освободителей считать патриотами и никаким гонениям не подвергать.

Из храма Теллус старшие магистраты вместе с Авлом Гиртием, Цицероном и тридцатью другими сенаторами пошли в храм Юпитера Наилучшего Величайшего. Там Антоний сообщил грязным, небритым освободителям, что сенат амнистировал их, что они теперь в безопасности и никакие кары им не грозят. О, какое облегчение! Затем все, кто был в храме, поднялись на ростру и публично пожали друг другу руки под угрюмыми взглядами огромной толпы, молчаливой и, похоже, пассивной. Никто не был ни против, ни за.

— Чтобы скрепить наш союз, — сказал Антоний, покидая ростру, — я предлагаю каждому из нас пригласить к себе на обед одного из освободителей. Кассий, ты согласен быть моим гостем сегодня?

Лепид пригласил Брута, Авл Гиртий — Децима Брута, Цицерон — Требония, и так далее, пока всех патриотов не разобрали.

— Я не могу поверить этому! — кричал Кассий Бруту, поднимаясь по лестнице Весталок. — Мы свободны и идем домой!

— Да, — машинально ответил Брут.

Он в этот момент как раз вспомнил, что Порция, возможно, мертва. Вспомнил впервые с тех пор, как вошел в курию Помпея, прогнав от себя раба. Нет, конечно, она жива. Если бы она умерла, Цицерон ему сообщил бы.

Сервилия встретила его возле конторки привратника. Она стояла, как Клитемнестра, убившая Агамемнона. Только топора при ней не было. Клитемнестра! Вот кто его мать.

— Я заперла твою жену, — приветствовала она его.

— Мама, ты не имеешь права! Это мой дом, — проблеял он.

— Это мой дом, Брут, и будет моим, пока я не умру. А твоя жена — чудовище, и она здесь чужая, хотя закон дозволяет ей жить при тебе. Она заставила тебя убить Цезаря.

— Я освободил Рим от тирана, — сказал он, страстно желая хотя бы на этот раз взять над ней верх. Желай, Брут, желай, ибо этому не бывать никогда. — Сенат объявил амнистию освободителям, поэтому я все еще городской претор. И у меня не отняли ни состояния, ни поместий.

Она засмеялась.

— Не говори мне, что ты в это веришь!

— Это факт, мама.

— Убийство Цезаря — вот факт, сын мой. А сенаторские декреты не стоят бумаги, на которой их пишут.

Ум Децима Брута пребывал в таком смятении, что он беспокоился за свой рассудок. Он все еще паниковал! Конечно, одно это указывало, что его мыслительные процессы дают сбой. Паника! Он, Децим Брут, паникует? Он, ветеран многих сражений, не страшившийся самых пиковых ситуаций, глянул на тело Цезаря и испугался. Он, Децим Брут, убежал.

Теперь он собирался обедать у другого ветерана галльской войны, Авла Гиртия, хорошо владевшего и пером, и мечом, и несомненно являвшегося самым преданным сторонником Цезаря. «В следующем году Гиртий стал бы консулом с Вибием Пансой, а может, и станет, если указ Цезаря останется в силе. Но Гиртий — крестьянин, он никто. А я — потомок Юниев Брутов и Семпрониев Тудитанов. Верность — да. Но прежде всего самому себе. Ну и Риму, конечно. Это бесспорно. Я убил Цезаря, потому что он разрушал Рим. Рим моих предков. Никто из нас не хотел видеть, как гибнет Рим. Децим, не лги! Ты сходишь с ума! Ты убил Цезаря, потому что рядом с ним ты был никем. Потому что ты понял: единственный способ заставить людей не забыть твое имя — это убить того, кто всех затмевает. Истина в этом. Радуйся, твое имя теперь внесут во все исторические труды».

Трудно было встретить взгляд серо-сине-зеленых глаз Гиртия. Взгляд очень мирный, но твердый. Твердость преобладала. Однако Гиртий приветливо протянул руку и повел Децима в свой очень милый дом, купленный, как и дом Децима, на долю в галльских трофеях. Они обедали одни — большое облегчение для Децима, который до ужаса боялся присутствия кого-то еще.

Наконец последнее блюдо — и слуги ушли. Остались вино и вода. Гиртий повернулся на своем конце ложа, чтобы удобнее было смотреть на гостя.

— Ну и в ситуацию ты вляпался, — сказал он, наполняя чаши чистым вином, без воды.

— Зачем ты так, Авл? Освободителям объявлена полная амнистия, все пойдет по-старому.

— Боюсь, уже нет. Настоящая диспозиция вещей такова, что прежний порядок не вернется. Все будет по-новому.

От удивления Децим дернулся, окропив пол вином.

— Я тебя не понимаю.

— Пойдем со мной. Я тебе покажу.

Гиртий спустил ноги с ложа, сунул в шлепанцы.

Ничего не понимая, Децим побрел за ним. Они прошли через атрий и вышли на лоджию, откуда был хорошо виден Нижний Форум. Солнце еще не зашло, внизу, насколько хватал глаз, разливалось людское море. Люди просто стояли, молча и почти не двигаясь.

— Ну и что? — спросил Децим.

— Там очень много женщин, но посмотри на мужчин. Посмотри на них внимательно! Что ты видишь?

— Что это мужчины, — ответил Децим, удивляясь все больше.

— Децим, неужели прошло так много времени? Посмотри же на них! Половина мужчин в толпе — старые ветераны, старые соратники Цезаря! Старые по срокам выслуги, но молодые по возрасту. Двадцать пять, тридцать, тридцать пять лет, не старше. Старые, но молодые. По всей Италии разнесся слух, что Цезарь мертв, убит, и они идут в Рим на его похороны. Тысячи ветеранов. Палата даже еще не назначила дату, а посмотри, сколько их там. К тому времени, как Цезаря сожгут, люди Лепида растворятся в этом количестве, как капля в море. — Гиртий вздрогнул и повернулся. — Холодно. Пойдем в дом.

Вернувшись на ложе, Децим приложился к чаше, потом спокойно поднял глаза.

— Ты хочешь моей крови, Авл?

— Для меня потеря Цезаря — большое горе, — ответил Гиртий. — Он был моим другом и благодетелем. Но сделанного уже не вернешь. Мир не закрутится в другом направлении. Тем, кто остался, следует подбиваться друг к другу, иначе начнутся новые гражданские распри, а этого Рим не перенесет. Но, — продолжал Гиртий, вздохнув, — мы образованны, богаты, имеем привилегии и стараемся их удержать. Поэтому, Децим, вас должны беспокоить не такие, как я или Панса, хотя мы и любили Цезаря, а те, что внизу. Я не хочу твоей крови, а вот ветераны — не знаю. Они могут захотеть вашей крови, и если они захотят, то те, в чьих руках власть, вынуждены будут им подыграть. Как только ветераны начнут требовать вашей крови, к ним присоединится и Марк Антоний.

Децима прошиб холодный пот.

— Ты преувеличиваешь!

— Ничуть. Ты служил у Цезаря. Ты знаешь, как солдаты любили его. Это была истинная любовь, чистая и бесхитростная. Она проявлялась во всем, даже в мятежах. Как только Цезаря похоронят, они станут опасны. И Антоний тоже сделается опасным. Или если не он, то кто-либо еще обладающий властью. Долабелла. Скользкий угорь Лепид. Или кто-то, кого мы пока не видим, потому что он скрывается за кулисами.