Она проводила гостя к двери, сохраняя невозмутимое выражение лица.
— Пожалуйста, не говори ничего больше, Луций Корнелий. Я не могу расстраивать своего мужа.
— Во имя Рима, Юлия, во имя Рима!
— Я жена Гая Мария, — произнесла она, открывая дверь, — и мой первый долг — это он.
«Ну, Луций Корнелий, ты зря старался, — говорил себе Сулла, пока спускался к Марсову полю, — он такой же сумасшедший, как пифийский оракул в приступе священного бешенства. Его никуда не допускают, ему ничего не позволяют, но его и не останавливают. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не возьму на себя этот труд и не остановлю его».
Выбрав длинный кружной путь, Сулла направил стопы не домой, а к младшему консулу. Его дочь теперь стала вдовой — с новорожденным мальчиком и годовалой девочкой.
— Я просил моего младшего сына взять себе имя Квинт Пятый, — говорил младший консул, и слезы беспрепятственно катились по его лицу, — и, конечно, у нас остался сын моего дорогого Квинта, который тоже когда-нибудь станет консулом.
Корнелия Сулла не показывалась.
— Как моя дочь? — спросил Сулла.
— Ее сердце разбито, Луций Корнелий, но у нее есть дети, и это хоть какое-то утешение.
— Как это все ни печально, Квинт Помпей, — жестко сказал Сулла, — но я здесь не для того, чтобы рыдать. Поверь, я знаю, о чем говорю. В подобные моменты человеку не хочется заниматься ничем, что касалось бы внешнего мира. Я знаю это, потому что пережил утрату собственного сына. Но к сожалению, мир вокруг нас никуда не делся. Я вынужден просить тебя прийти ко мне завтра на рассвете. Мы должны посовещаться.
Затем Сулла, преодолевая крайнюю усталость, потащился вдоль края Палатина в свой собственный, такой красивый новый дом, где обеспокоенная новая жена встретила его слезами радости, увидев, что он цел и невредим.
— Никогда не беспокойся обо мне, Далматика, — сказал ей Луций Корнелий Сулла, — мое время не пришло. Я еще не выполнил того, что предначертано мне судьбой.
— Наш мир рушится! — вскричала она.
— Нет, пока я жив, — ответил Сулла.
Он спал долго и без сновидений, как спят обычно люди намного более молодые, чем он, и проснулся перед рассветом, совершенно не представляя, что ему следовало бы делать. Это опустошенное состояние никогда не беспокоило его раньше. «Я всегда поступаю лучше тогда, когда действую под диктовку Фортуны», — подумал Сулла и устремился навстречу наступающему дню.
— Если этим утром примут закон Сульпиция о долгах, число членов Сената сократится до сорока. Недостаточно для кворума, — уныло заметил Катул Цезарь.
— Но мы можем рассчитывать на цензоров, не так ли? — поинтересовался Сулла.
— Да, — ответил великий понтифик Сцевола, — ни Луций Юлий, ни Публий Лициний долгов не имеют.
— Тогда мы должны действовать, исходя из предположения, что Публию Сульпицию еще не пришла в голову мысль, что цензоры могут набраться мужества и пополнить собой Сенат, — продолжал Сулла. — Когда он поймет это, то предложит другой закон, не такой определенный. Тем временем мы попытаемся освободить наших изгнанных коллег от долгов.
— Я согласен, Луций Корнелий, — заявил Метелл Пий Поросенок, который прискакал из Эзернии, едва только услышал о том, что вытворяет в Риме Сульпиций. Он уже успел переговорить с Катулом Цезарем и Сцеволой. Метелл раздраженно потряс кулаками: — Если бы эти глупцы одалживали только у людей своего круга, они могли бы рассчитывать на прощение долгов, по крайней мере в настоящее время! Но мы попались в собственную ловушку. Сенатор, нуждающийся в деньгах, слишком мало заботился бы о том, чтобы вернуть свой долг другому сенатору. И потому он отправлялся к худшему из ростовщиков.
— Я все еще не понимаю, почему Сульпиций набросился на нас за это? — капризно спросил Антоний Оратор.
— Марк Антоний, мы можем никогда не узнать причину, — ответил Сулла с большим спокойствием, — сейчас это даже неважно — почему. Намного важнее то, что он это сделал.
— Да, но как мы сможем избавить изгнанных сенаторов от долгов? — забеспокоился Поросенок.
— С помощью фонда, как мы уже договаривались. Необходимо создать комитет по управлению этим фондом, а Квинт Лутаций мог бы стать его председателем. Не существует такого должника-сенатора, который бы имел наглость что-то утаить от него.
Мерула, фламин Юпитера, хихикнул, с виноватым видом прикрыв свой рот.
— Я извиняюсь за свое легкомыслие, — проговорил он дрожащими от смеха губами, — но если бы мы были более благоразумными, то постарались бы избежать ужасного зрелища… Луция Марция Филиппа стали бы вытаскивать из долгового болота — вы только представьте себе! Мало того, что его долги больше всех остальных, вместе взятых, но, заплатив их, мы бы не увидели его в Сенате. Я думаю, что если мы о нем случайно забудем, то последствием такого поступка станут лишь мир и спокойствие.
— Да, мысль замечательная, — вежливо согласился Сулла.
— Ты беспокоишь меня, Луций Корнелий, своей политической беспечностью, — возмутился Катул Цезарь. — Не имеет значения, что мы думаем о Луции Марции. Факт остается фактом: он — представитель древней и знаменитой фамилии. Его пребывание в Сенате должно быть сохранено.
— Ты прав, разумеется, — вздохнул Мерула.
— Тогда решено, — сказал Сулла, слегка улыбаясь. — Что касается остального, то мы можем только ждать развития событий. Кроме того, я думаю, что настало время сократить период feriae. В соответствии с религиозными правилами законы Сульпиция уже более чем недействительны. И у меня зародилась мысль, что нам надлежит позволить Сульпицию и Гаю Марию думать, будто они выиграли, а мы бессильны.
— Но мы действительно бессильны, — заметил Антоний Оратор.
— Я в этом не убежден, — отозвался Сулла. Он повернулся к младшему консулу, очень молчаливому и мрачному. — Очень сожалею, Квинт Помпей, но ты должен покинуть Рим. Полагаю, тебе следует взять все свое семейство и отправиться на морское побережье. И не делай секрета из того, что ты уезжаешь.
— А что должны делать остальные? — испуганно спросил Мерула.
— Вы вне опасности. Если бы Сульпиций хотел устранить Сенат путем уничтожения его членов, он мог бы сделать это еще вчера. К счастью для нас, он предпочитает действовать более законными средствами. Кстати, в долгах ли наш городской претор? Впрочем, это не имеет значения. Курульный магистрат не может быть выселен из его помещения, даже если сам претор выдворен из Сената.
— Марк Юний совершенно не имеет долгов, — сообщил Мерула.
— Хорошо, с этим ясно. В таком случае он должен приступить к управлению Римом в отсутствие консулов.
— Обоих? Не говори мне, что ты тоже собираешься покинуть Рим, Луций Корнелий, — ошеломленно вскричал Катул Цезарь.
— У меня есть пять легионов пехоты и две тысячи кавалерии, находящихся в Капуе в ожидании своего командира, — ответил Сулла. — После моего поспешного отъезда пойдут слухи. Я должен всех успокоить.