Римского проконсула, посадив на осла, привязали к седлу, лицом к хвосту, и в таком виде некоторое время возили по Пергаму и окрестностям, дабы жители бывшей столицы бывшей римской провинции могли воочию убедиться, что царь Митридат ни в грош не ставит римского проконсула и совершенно не боится мести Рима.
В конце концов перепачканный грязью и превратившийся в собственную тень Маний Аквилий предстал перед своим мучителем. На рыночной площади поставили роскошный помост и водрузили золотой трон, на который в полном парадном облачении уселся царь Митридат. Он пристально смотрел на человека, отказавшегося отозвать армию Вифинии, не позволившего Митридату защитить свои владения и запретившего ему обратиться с жалобой непосредственно к Сенату и народу Рима.
Созерцая жалкую согбенную фигуру Мания Аквилия, Митридат окончательно утратил страх перед Римом. Чего он все это время боялся? Как он мог опасаться этого ничтожества? Он, царь Митридат Понтийский, куда могущественней, чем сам Рим. Подумаешь, четыре маленькие армии, двадцать тысяч человек. Для Митридата именно Маний Аквилий был отныне воплощением Рима. Не Гай Марий, не Луций Корнелий Сулла, а Маний Аквилий. Как же он заблуждался раньше, связывая образ Рима с этими двумя не самыми характерными его представителями! Подлинный Рим ныне лежал у его ног.
— Проконсул! — громко воскликнул Митридат.
Аквилий поднял голову, но у него не было сил произнести даже слово.
— Римский проконсул! Я дам тебе золото, которого ты так хотел.
Охранники ввели Мания Аквилия на помост, усадили на лавку, стоявшую чуть левее царя. Руки пленника были крепко привязаны к туловищу веревками. Один охранник взялся за веревку слева, другой справа так, что Маний Аквилий не мог пошевельнуть руками.
Затем на помост взошел кузнец, державший щипцами докрасна раскаленные тигли, в которых помещалось несколько чашек расплавленного золота. Из тиглей валил дым и распространялся резкий горький запах.
Третий охранник зашел за спину Аквилию и, резко ухватив его одной рукой за волосы, оттянул голову назад, а другой зажал пленнику ноздри.
Человек не может не дышать. Подчиняясь этому инстинкту, Маний Аквилий судорожно открыл рот, и тотчас же из тиглей в его раскрытые уста хлынуло жидкое золото. Когда конвульсии и вопли несчастного прекратились, его губы, подбородок, грудь оказались покрыты толстым слоем остывшего благородного металла.
— Разрезать его и извлечь все золото до крупинки, — распорядился Митридат.
Он внимательно наблюдал за тем, как солдаты собирают, соскребают и помещают обратно в тигли золото, которым он досыта накормил своего врага.
— А теперь — выбросить труп собакам! — приказал царь. Он поднялся с трона и спокойно переступил через истерзанные останки римского проконсула Мания Аквилия.
Все шло отлично! Никто не знал этого лучше, чем сам царь Митридат. Он прогуливался по гористым, овеваемым ветрами окрестностям Пергама и ждал конца месяца гамелиона. Из Афин пришло письмо от Аристиона. У него тоже дела двигались успешно:
Теперь ничто нас не остановит, о великий царь. Афины укажут Греции истинный путь. Я начал с того, что всем и всюду говорил о былом величии Греции. Я успел убедиться, что в трудные дни парод особенно нежно вспоминает славное прошлое, а потому легко вербовать сторонников, обещая им возврат прежнего могущества. Об этом я неустанно твердил в течение полугода на агоре, медленно перемалывая доводы противников и находя все больше и больше сторонников. Мне даже удалось убедить своих слушателей, что на твоей стороне против Рима выступает и Карфаген. Чего стоит после этого давнее убеждение, что афиняне — самый образованный народ в мире? Никому из них невдомек, что Карфаген был разрушен Римом пятьдесят лет назад. Просто удивительно!
Я пишу это письмо, ибо могу с удовлетворением сообщить, что избран военным руководителем Афин. Кроме того, я могу сам подбирать себе помощников. Разумеется, я привлек тех, кто твердо верит: спасение Греции — в твоих руках, о великий царь. Они ждут не дождутся того дня, когда Рим окажется под твоей мощной пятой.
Афины и Пирей захвачены мною. К несчастью, люди, обладающие римским гражданством, а также мои заклятые враги бежали. Однако те, кто были достаточно глупы, чтобы остаться, — в основном богатые афиняне, не верившие, что им угрожает опасность, — погибли. Я конфисковал все имущество, принадлежавшее сбежавшим и мертвым. И теперь эти деньги пойдут на финансирование нашей войны против Рима.
Разумеется, я должен выполнить обещания, данные тем, кто отдал за меня свои голоса. Это ни в коей мере не нарушит твоих планов, великий царь. Я обещал вернуть Греции остров Делос, который теперь находится под римским владычеством. Это важный торговый центр, и именно благодаря ему процветали Афины в те давние славные времена. В начале гамелиона мой друг Апелликон, искусный военачальник и флотоводец, возглавит экспедицию на Делос. Остров станет нашим.
Вот пока и все, о господин и повелитель! Город Афины и порт Пирей твои и ждут твоих кораблей.
Да, великому царю очень нужны были и порт Пирей, и город Афины. Ибо в конце квинктилия, а по-гречески гамелиона, корабли Архелая вышли из Понта Эвксинского в Эгейское море. Флот понтийцев состоял из трехсот военных трехпалубных галер, ста двухпалубных и полутора тысяч транспортных кораблей, заполненных солдатами. Архелая не интересовала приморская часть провинции Азия: она уже находилась в руках Митридата. Его задачей было занять Грецию так, чтобы Центральная Македония оказалась стиснутой с двух сторон двумя понтийскими армиями: армией Архелая в Греции и армией Ариарата-младшего в Восточной Македонии.
Младший Ариарат точно придерживался сроков, установленных для него Митридатом. В конце квинктилия он переправил свою стотысячную армию через Геллеспонт и двинулся по узкому побережью Фракийской Македонии, используя сооруженную римлянами Эгнациеву дорогу. Он не встретил никакого сопротивления, построил две крепости: первую — на море, в Абдере, и вторую — в Филиппах. Пройдя уже вглубь страны, он двинулся на запад к первому всерьез укрепленному римскому поселению — городу Фессалоники.
В конце квинктилия все римские и италийские граждане, населявшие Вифинию, провинцию Азия, Фригию и Писидию, были уничтожены, в том числе женщины и дети. Третий, самый тайный указ Митридата отличался особым коварством. Митридат решил устроить резню чужими руками. Он распорядился, чтобы города и поселения дорической, ионической и эолийской Греции сами взяли на себя эту задачу. Во многих местах указ был встречен с воодушевлением, и не ощущалось недостатка в добровольцах, готовых пролить кровь римлян-угнетателей. Однако в некоторых областях указ Митридата вызвал страх и содрогание и добровольцев не оказалось. Так, в городе Траллы местный этнарх был вынужден прибегнуть к услугам фригийских наемников. Его примеру последовали кое-где еще, надеясь впоследствии переложить ответственность за содеянное на чужеземцев.
За один день было перебито восемьдесят тысяч римлян, латинян и италиков и членов их семей, а также семьдесят тысяч рабов. Не спасся никто; ни один не смог найти укрытия; страх, который внушал царь Митридат, исключал какое бы то ни было сочувствие к обреченным. Если бы Митридат повелел выполнить свой чудовищный указ своим воинам, вина за содеянное всецело легла бы на него, но, поручив грязную работу грекам, он сделал их соучастниками своих преступлений. Греки же вполне ясно поняли резоны Митридата. Жизнь под его владычеством не сулила им ничего хорошего, если не считать поблажек с налогами.