Будда на чердаке - читать онлайн книгу. Автор: Джулия Оцука

Посвящается Энди

Есть между ними такие, которые оставили по себе имя для возвещения хвалы их, — и есть такие, о которых не осталось памяти, которые исчезли, как будто не существовали, и сделались как бы небывшими, и дети их после них.

Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 44:8

Сарай сгорел — теперь я вижу луну.

Масалиде

Почти все мы, пересекающие океан на этом пароходе, были девственницами. У всех были черные длинные волосы и плоские широкие ступни. Все были невысокого роста. Некоторые в детстве не ели ничего, кроме риса, и поэтому ноги у них были кривоваты. Другим едва исполнилось четырнадцать, и они еще не вышли из отрочества. Иные прежде жили в городах и одевались по-городскому. Но по большей части мы были деревенские жительницы и на корабле ходили в старых кимоно, которые носили дома. Кое-кто из нас прежде жил в горах и видел море разве что на картинках. А дочери рыбаков вдоволь насмотрелись на море. У кого-то оно забрало отца, брата или жениха. Чей-то возлюбленный в одно несчастное утро прыгнул в воду и уплыл прочь. Теперь время отдаться на волю волн настало и для нас.

Первое, что мы сделали, оказавшись на пароходе, — показали друг другу фотографии своих мужей. Мы сделали это прежде, чем решили, кто из попутчиц нам нравится, а кто нет, прежде, чем сообщили друг другу, на каком острове жили и что заставило нас отправиться в путь, даже прежде, чем постарались запомнить имена друг друга. На всех без исключения фотографиях красовались молодые мужчины с темными глазами, густыми волосами и безупречно гладкой кожей. У них были волевые подбородки. Гордо посаженные головы. Прямые крепкие носы. Они были похожи на наших пропавших братьев и отцов, только лучше одеты: на них были серые сюртуки или европейские костюмы-тройки. Некоторые стояли на ухоженных зеленых лужайках рядом с уютными деревянными коттеджами, обнесенными белой изгородью. Другие непринужденно облокачивались на капот «форда» последней модели. Лишь немногих запечатлел фотограф в студии, где они сидели на неудобных стульях с жесткими высокими спинками, чинно сложив руки на коленях и смело глядя прямо в объектив, словно бросая вызов всему миру. Все без исключения мужья обещали встретить нас в Сан-Франциско, куда и должен был прибыть наш пароход.

Понравятся ли они нам? Сумеем ли мы полюбить их? Вот вопросы, которые волновали нас сильнее всего. Как мы узнаем их по фотографии, впервые увидев в порту?

Мы спали в трюме, в третьем классе, где было темно и грязно. Кроватями служили узкие металлические полки, закрепленные одна над другой, матрасы, тонкие и жесткие, были все в пятнах, оставленных людьми, которые путешествовали на этом пароходе до нас. Подушки были набиты соломой. Пол, влажный и скользкий, был усыпан крошками. Свет проникал сквозь один-единственный иллюминатор, и по вечерам, когда в трюме сгущалась тьма, воздух наполнялся тревожным шепотом.

«Интересно, будет ли больно, когда это произойдет в первый раз?»

Наши тела метались и ворочались под тонкими одеялами. Море вздымалось и опадало. Влажный воздух становился все гуще. Наши мужья являлись нам во сне. Снились новые деревянные сандалии, рулоны небесно-голубого шелка и дома с каминами, где нам предстояло поселиться. Во сне мы превращались в высоких и стройных красавиц. Но иногда нам снилось, что мы работаем на рисовых полях, от которых так отчаянно хотели убежать. «Рисовые сны» были самым частым ночным кошмаром. А еще нам снились старшие сестры, превосходившие нас красотой, сестры-гейши, которых наши отцы продали в публичные дома, чтобы остальные не умерли с голоду. Тогда мы просыпались в поту и хватали ртом воздух.

На секунду я представила себя на месте сестры.

В первые дни на пароходе все страдали от морской болезни, всех тошнило, и мы то и дело перегибались через перила. У некоторых так кружилась голова, что они не могли ходить и целыми днями в оцепенении лежали на койках, не помня не только имени мужа, но и своего собственного.

«Я знаю, что теперь я миссис такая-то, но какая именно?»

Некоторые, хватаясь за животы, громко взывали к Каннон, богине милосердия.

«Где ты?»

И упрекали ее за то, что она нас оставила. А другие страдали молча, с каждым часом становясь все зеленее. Часто посреди ночи мы просыпались от толчка большой волны и несколько мгновений не могли понять, где мы, почему постели ходят ходуном, а сердца испуганно колотятся о ребра. Землетрясение! Вот первая мысль, которая приходила нам в голову. Мы протягивали руки к матерям, в объятиях которых спали до тех пор, пока не покинули родной дом. Спят ли они сейчас, наши матери? Видят ли сны? Думают ли о нас дни и ночи напролет? А может, они бредут сейчас по улицам, прогибаясь под тяжелой ношей, на три шага позади наших отцов, которые шествуют налегке? Может, втайне завидуют нам, своим дочерям, которых ожидает совсем другая участь и которым они отдали все, что имели.

Не забывают ли они проветрить наши кимоно? Накормить наших любимых кошек? Успели ли они дать нам все наставления и советы, которые считали необходимыми?

«Держи чайную чашку двумя руками, не проводи много времени на солнце и никогда не говори больше, чем нужно».

Большинство из нас получили хорошее воспитание и знали все, что должна знать образцовая жена. Мы умели готовить и шить. Подавать чай, составлять икебаны и часами неподвижно сидеть на своих широких плоских ступнях, не говоря ни слова.

«Женщина должна сливаться с окружающим пространством. Она должна существовать, не подавая никаких признаков своего существования».

Мы знали, как вести себя на похоронах, и умели писать кроткие печальные стихотворения, состоящие строго из семнадцати слогов. Умели пропалывать грядки, рубить дрова, таскать ведра с водой. Тем из нас, у кого отец был мельник, доводилось проделывать долгий путь до города с тяжелым мешком за плечами, ни разу не остановившись, чтобы стереть пот со лба.

«Работать — это так же естественно, как дышать».

Почти все мы обладали безупречными манерами и были изысканно вежливы, за исключением тех минут, когда качка доводила нас до исступления и мы начинали сквернословить не хуже матросов. Но большую часть времени мы говорили так, как положено благородным девицам, — высокими тонкими голосами. Как пристало благородным девицам, мы скрывали свою осведомленность в некоторых вопросах, а прогуливаясь по палубе, передвигались мелкими семенящими шажками, развернув ступни носками внутрь. Наши матери часто повторяли нам: «Ходи так, как ходят городские! Смотри, чтобы походка не выдала в тебе деревенщину!»

Каждый вечер мы усаживались стайкой на чью-нибудь койку и обсуждали неведомую страну, где нам предстояло жить. По слухам, люди там питались одним мясом и тела их были сплошь покрыты волосами (почти все мы были буддистами, мяса не ели, а волосы оставляли лишь в тех местах, где это допустимо). Деревья там достигали громадных размеров. Поля были необозримы. Женщины позволяли себе громко разговаривать и смеяться, к тому же были невероятно высокими — по слухам, на голову выше самого высокого из наших мужчин. Их язык был в десять раз труднее нашего, обычаи и традиции поражали своей странностью. Так, книги там читали не от начала к концу, а наоборот. Когда мылись в ванне, пользовались мылом, в карманах носили куски ткани, в которые сморкались, а потом прятали в карман, чтобы снова достать с той же целью. Цветом, противоположным белому, считался вовсе не красный, а черный. Какая участь ожидает нас в этой дикой стране, с тревогой спрашивали мы. Мы с трепетом представляли себя — маленьких женщин, вооруженных лишь путеводителями, — в этом царстве гигантов. Не станут ли они потешаться над нами? Плевать на нас с высоты своего роста? Сумеем ли мы доказать, что заслуживаем серьезного отношения? Но даже самые нерешительные и боязливые из нас признавали: лучше стать женой незнакомца, обосновавшегося в Америке, чем до конца своих дней жить в деревне с мужем-фермером. Ведь в Америке женщинам не приходится работать в поле, а риса и дров там так много, что хватает на всех. И куда бы вы ни пришли, мужчины будут пропускать вас вперед, распахивать перед вами двери и, приподнимая шляпу, любезно произносить: «Прошу!» или «Только после вас!».