Мидлштейны - читать онлайн книгу. Автор: Джеми Аттенберг cтр.№ 40

— Хочешь, я и тебе приготовлю, — предложил Кеннет дочери.

Он вдруг забеспокоился, что не уделял ей достаточно внимания, с головой погрузившись в свою любовь. Правда, они с Анной все дни проводили вместе и постоянно общались, даже когда молчали.

Конечно, ей уже надоел старик отец. Анна присматривала за ним с тех пор, как умерла их любимая Мери. Шесть лет назад после серии неудач с ресторанами, которые Кеннет открывал на Среднем Западе, они с дочкой перебрались обратно в Чикаго. А ведь когда-то они с Мери были ловкими игроками. В любом городишке, в любом торговом центре на пустом месте создавали преуспевающий ресторан, обычно называя его «Золотой дракон», иногда — «Лотос», иногда — «Новая китайская кухня». Последнее Кеннету не нравилось, потому что звучало слишком буднично, однако Мери считала, что оно привлекает клиентов.

Названия выбирал ее отец. Он же со своими партнерами обеспечивал стартовый капитал, а когда дело начинало приносить доходы, нанимал менее опытных поваров, отправляя Кеннета и Мери в другое место. За плечами у них остались Цинциннати, Канзас-Сити, Блумингтон, Милуоки и много еще городов, но потом подросшая Анна упросила их выбрать один и остаться. Так они поселились в Мадисоне. Кеннета очаровали местные профессора, часто приходившие в ресторан, а Мери восхищалась тем, как жители берегут природу. Ему не нравились холодные зимы и пьяные студенты, которые вечно доставали курьеров, однако город был милый — зеленый и тихий. Неплохое место, чтобы растить ребенка. Они прожили там пять лет, потом Анна поступила в чикагскую школу искусств, и Кеннету захотелось сменить обстановку. Он любил путешествовать, но Мери хотела остаться.

— Неужели это все? Будем жить в Мадисоне до конца своих дней? — спросил он.

Его хрупкая, рассудительная, покладистая жена тихо сказала:

— А что такого? Люди живут и там, где намного хуже.

— А может, в Цинциннати? Мы ведь там провели полгода. Тебе нравилось.

Она, в принципе, не возражала. Чистый, спокойный город, хороший книжный магазин. Они втроем любили воскресными вечерами покупать мороженое у Грейтера. Шар в конусе из вафли был огромным, чуть ли не с голову маленькой Анны. Правда, с тех пор прошло почти пятнадцать лет.

— Зачем ехать туда, где мы уже были? — спросила жена.

Они переехали в Луисвилл, убедив отца Мери открыть ресторан в оживленном районе Хайлендс. Хорошо, когда ходит много народа, — можно повысить цены. Ресторан назывался «Кухня Сонга». Они сломали стену, убрали все из дальней комнаты и по выходным стали приглашать местных гитаристов и певцов. Кеннету и его жене тогда уже исполнилось по сорок пять, но казалось, что они сбросили лет двадцать. Только вот, что такое двадцать, они не знали, потому что все время работали и потому что родили дочь. Они сразу стали зрелыми. Никогда еще у них не было такого счастливого времени. Дочь, приезжавшая на зимние каникулы, не узнавала их.

— Кто вы такие и что сделали с моими родителями? — спрашивала она.

Однажды Анна задержалась допоздна — пошла выпить с певцом, который ехал из Нэшвила в Нью-Йорк, на концерт, и Кеннет заметил, что доверяет ей, как никогда раньше. Он только рассмеялся, услышав, как она ввалилась в дверь, выругалась и сказала себе «тсс». На следующее утро он над ней подшучивал. Все трое менялись. В Мадисоне их жизнь еще была прежней, а вот в Луисвилле, наверное, уже нет.

Через год Мери умерла от рака — такой редкой формы, что для нее не разработали даже экспериментальных лекарств. Правда, Кеннет и не хотел бы, чтобы жена пробовала их на себе. Она уже настрадалась от химиотерапии. Мери родилась и выросла в Штатах. Она верила в западную медицину, потому что ничего другого не знала. Кеннет думал иначе, но убедить жену так и не получилось, а потому он пытался вылечить ее с помощью разных блюд. Он днем и ночью готовил для нее, используя травы, которые, как считали у него на родине, могут ей помочь. Куркума, красный клевер, имбирь. Когда у Мери пропал аппетит, заваривал чай со шлемником бородатым. Анна взяла академический отпуск на полгода и приехала в Кентукки ухаживать за матерью. Когда та умерла, они оба сидели рядом, держа ее за руки. Отец и дочь онемели, потом разрыдались. Бледное исхудавшее тело — вот и все, что осталось от Мери.

Анна вернулась в школу, а Кеннет снова отправился путешествовать из города в город, но каждый раз новый ресторан через несколько месяцев приходилось закрывать. На вкус все казалось каким-то странным. Отец Мери выписал ему чек и сказал, что пора увольняться. Кеннет переехал в Чикаго и снял квартиру в десяти кварталах от дочки — в подвальном этаже, с задним двориком, служившим главной магистралью для котов. Кеннет часто сидел там, глядя, как они прыгают по заборам и плющу. Сидел даже зимой, на табуретке, которую нашел в мусорной куче за лютеранской церковью неподалеку от дома. Кеннет одевался тепло, но втайне молился, чтобы замерзнуть насмерть. «Вот где я проживу до конца своих дней», — думал он. Коты редко обращали на него внимание. Он курил длинные иностранные сигареты. Кончики пальцев потрескались и пожелтели. За два года он состарился на десять. В волосах вдруг появилась седина, щеки стали впалыми. Суставы по утрам хрустели, а пожаловаться было некому.

Ночью он читал стихи. Много лет назад по ним он и выучил язык, так что в шестнадцать, когда приехал из Сианя в Балтимор, к дяде, уже говорил по-английски, любил свою новую родину и настороженно к ней присматривался. Больше всего ему нравились битники — смелые революционеры, которые путешествовали по стране в поисках приключений. Он восхищался «Америкой» Гинзберга.

Это стихотворение Кеннет продекламировал будущей жене вскоре после знакомства. Его дядя работал на отца Мери, целеустремленного человека, который подростком эмигрировал из их родной провинции, а в Штатах создал преуспевающий ресторанный бизнес. Кеннета, потомственного шеф-повара, тоже взяли к нему, а Мери начала работать в конторе отца сразу после школы. Это она заключила с Кеннетом договоренность — устно, без оформления контракта. Он предложил ей вместе встретить Новый год, и они пили ужасное местное пиво на вечеринке у ее кузины, учившейся на медсестру. Кеннет прошептал стих Мери на ухо и засмеялся, дойдя до строчки: «Я надираюсь в Чайна-тауне, но так ни с кем и не трахнулся». Несмотря на их юные годы, Мери уже не была наивной, хотя он — быть может. Ее тонкая рука легла ему на плечо, губы удивленные, в глазах — усмешка. Или наоборот? Америка, я совсем не шучу.

Однако теперь, тридцать лет спустя, он учил стихи только для себя. Читать Гинзберга вдруг стало страшно. Америка, мне тебя не понять. Кеннет переключился на спокойного, рассудительного Роберта Фроста с его картинами сельской жизни, но даже сквозь эти нехитрые чары просвечивала тьма. Кеннет прочитал стихотворение о мертвом муравье. Прочитал, и перед ним простерлись годы одиночества. На месте муравья мог оказаться он сам. Это он мог умереть.

Только Анна ему не дала. Она присматривала за отцом, просила, чтобы он для нее готовил. У нее был дед, который ни в чем ей не отказывал. Дед в любой момент прислал бы внучке грузовик с долларами или уж, по крайней мере, столько, чтобы хватило на новый ресторан в пригороде Чикаго. Нужно было подписать бумаги, и дочь, которой не терпелось вытащить отца из подвала, наверное, прочла их не слишком внимательно. Юрист оказался неопытный — знакомый друга, окончивший какой-то колледж в Индиане. Ресторан открыли, но в документах был полный хаос. Во вторник вечером, еле обслужив посетителей, отец и дочь сидели за столиком в углу, смотрели на стопку бумаг и думали, во что же ввязались.