Время горящей спички - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Крупин cтр.№ 84

Решил обследовать двор дома. Бывшие хлева нашел заполненными навозом. Мелькнуло внутри — весной пригодится. Значит, душу мою уже что-то здесь держало. То есть захотелось и весной тут быть. А где весна, там и посадки, а где лето, там и уход за грядками, а там уж и подполье заполнено, и зимовать можно.

За хлевами был обширный сарай. Замок на дверях легко разомкнулся. Внутри огляделся, снял с окон фанерные щиты, стало светло.

Было в сарае полно всякой всячины, тутти-кванти, в переводе с итальянского. Но никакие итальянцы не смогли бы объяснить назначение и применение хотя бы десятой части здешних вещей. Мне же, потомку крестьян, находки говорили о многом. Были тут и рубанки, и пилы, и топоры с ухватистыми топорищами. Металл топора звенел, когда я ногтем щелкал по нему. Ах, захотелось срубить хотя бы баньку. Рукоятки инструментов, отглаженные прикосновениями, ухватками хозяев, просились из темницы сарая, звали к работе. Что-то упало сверху. Это напомнила о себе как бы ожившая фигурка лошадки, еще совсем новая. Ею, видно, не успели наиграться, и ей тоже хотелось радовать людей.

В углу стояли самодельные лыжи. Взял их, провел ладонью по гладкой скользящей поверхности днища. По бокам днища были проделаны ровные углубления, сделанные рубанком-дорожником. Опять же и слово пришло в память — доро́жить. Дорожить тес для крыши, то есть делать на досках желобки для стока воды. Широкие, прочные лыжи, залюбуешься. С толстыми кожаными петлями. Для валенок. И валенки тут же стояли.

Вынес лыжи во двор, выбил валенки о косяк и вернулся в сарай. Да, тут было все, чтобы изба и ее хозяева были независимы от любой действительности. Конская упряжь, хомуты, дуги, чересседельники, седелки, плуги, а к ним предплужники, бороны, все было. Слова из крестьянского обихода всплыли со дна памяти и радостно ее заполнили. Скородить, лущить, настаивать стог, волокуша, метать вилами-тройчатками, лен трепать, кросна. Тут и ручная льномялка стояла, а у боковой стены ткацкий стан, видно, в исправности, на валу была намотана нитяная основа для тканья половиков. Садись и тки, пристукивай бердом. На стене, на деревянном колышке ждала пряху раскрашенная прялка. Снимай, ставь на широкую лавку у окна и пряди. В щели стены были воткнуты раскрашенные полосатые веретена. Сколько они отжужжали как пчелы. Зажужжат ли еще?

В сарае вдруг посветлело. Это сквозь грязное, тусклое оконце проник солнечный луч, сделавший оконце золотым. Луч в пространстве сарая серебрился от пыли.

Огляделся. Да, праздных вещей и предметов тут не было. Детская лошадка говорила о труде на пашне и о радости дороги, кукла, завернутая в одежду из лоскутков, — о будущем материнстве. Сравнивать ли ее с нынешней куклой Барби, этой мини-проституточкой, которая требовала покупки все новых нарядов для развлечений: для бала, верховой езды, гольфа, курорта, путешествий с бойфрендом.

В сарае было все не музейное, все то, что кормило, и поило, и одевало предков нынешних глотателей химической пищи в американских обжорках. Но до чего же легко оказалось обмануть этих потребителей. Почему же нынешние не зададут себе простой вопрос: если жизнь была у старших такая, какой ее показывают демократы, то есть страшной, полной лишений, стукачества, голода и холода, страха, мордобоя, измен, издевательства, всего, то что же тогда дедушки и бабушки вспоминают эту жизнь с радостью, со слезами благодарности? В чем тут дело? И теперешняя демократическая чернуха и мерзость радио, экрана, печати не вызывают ли еще один вопрос: что ж вы, демократы, все врете про наше Отечество?

— Бедно жили, а жизни радовались, друг дружку тянули, пропа́сть никому не давали. На работу с песней, с работы с песней. А праздник придет — босиком плясали. — Вот ответ моей матери рабы Божией Варвары на теперешнее очернительство недавнего прошлого России.

И, конечно, воспоминания о матери открыли для взгляда старинный резной оклад для иконы, помещенный над дверью. Но вот беда — самой иконы не было. Пообещав себе на будущее перенести оклад в красный угол и найти или купить икону для него, я решительно вышел в холодное пространство зимнего дня.

Хватит нам сюжетов о том, как кого-то принимали не за того-то. Объяснюсь с ними, что к их ареопагу я никаким боком, умничайте без меня. Приходите на чай, буду рад, куплю баранок. Выпили со встречи и для знакомства, спасибо и до свиданья.

Прекрасен был наступивший день, пришедший всего на один день. Потерять его было бы грустно и невозвратимо. Я решил запечатлеть его лыжной вылазкой. И, по возможности, немаленькой. Еще и для того, что не будут же эти программисты сидеть у меня и без меня, и без подпитки. А мне пора жить.

Вcе мне подошло: и валенки, и лыжи. Палок я не нашел, а пока искал, понял, что их могло и не быть. Какие палки, когда руки заняты топором, ружьем, рыбацкими снастями, полезными ношами с реки, лугов, из поля и леса.

Скольжение по снегу было такое, будто лыжи только что смазали. Накат получался размашистый. Вспоминались способы ходов по лыжне: двухшажный, одношажный, попеременный. Свернул с дороги к близкому лесу. Наст держал. И даже как-то весело вскрикивал, будто дожидался именно меня.

На свежем воздухе вспомнил, что в эти два дня, с этой профессурой, и не молился, и спать ложился без молитвы. Стыдно. Но чего я хотел? Из такой избы, пропитой, прокуренной, все ангелы-хранители уйдут. Это же в сарае этим окладом без иконы мне знак был — отходит от меня благодать. «Смотри!» — сказал я себе, и перекрестился, и оглянулся перекрестить село.

Оглянулся через левое плечо — Аркаша. Да не на самоделках, как я, не в валенках, а на спортивных лыжах с ботинками.

— Не гони! — сразу закричал он. — Подожди Сусанина. «Сверкнули мечи над его головой. „Да что вы, ребята, я сам здесь впервой“».

Да, нашел я нагрузочку. Аркаша тараторил, что сегодня квартиранты дом покинут, Юля все приберет, к ночи останемся втроем.

— К ночи я останусь один.

— Как скажешь, как повелишь, — торопливо соглашался Аркаша. — Я тогда на крыльце перележу, я привычный.

Вдруг он отпрянул назад, будто кто толкнул его в грудь, как на что напоролся. Я проехал по инерции метра три и остановился. Аркаша, будто муха в паутине, бился с чем-то неведомым. Лицо его было растерянным. Он сунулся вправо от лыжни, ткнулся вперед — не получилось. Перебирая лыжами, побежал вдоль чего-то невидимого влево — и опять споткнулся. Жалобно заскулил:

— Руку дай! Дай руку. Меня здесь уже отбрасывало. Даже летом. Шел за вениками. Потом отбросило, когда за ягодами. И осенью, когда за грибами.

Я протянул ему палку, как утопающему. Потянул за нее. Нет, бесполезно.

— Это, наверное, партия зеленых вычислила твою частоту и дала приборам указание — не пускать. Видно, грабишь природу. Грибы не срезаешь, рвешь с грибницей. А? Сознайся. Вообще лучше иди к ёй.

— К кому «к ёй»? — испуганно спросил он.

— Ты же сам писал: выбор был большой, но женился ты на ёй. Ё с точками. Такое слово есть. Как сказала одна из женщин: «Врач назначил мне прием, я разделася при ём».