Короткометражные чувства - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Рубанова cтр.№ 54

Слепая старуха смотрит сквозь Марию. Мария натягивает до подбородка одеяло. Марии холодно. Старуха поворачивается к ней спиной и исчезает. Марию трясет: она еле-еле успевает добежать до туалета: «Что такое тошнота? Какого-такого Сартра?»

ЛЕТЬ — льзя, можно, вольно, льготно, дозволено. НЕЛЕТЬ — нельзя, заказано.

как же так можно чтоб всё осторожно

да как же так можно чтоб всё осторожно

чтоб всё осторожно да как же так можно

да как же так можно чтоб всё осторожно?!

      Т-с-с!

строжно-острожно-строжайше-запретно —

за-запределью — в острог — незаметно…

      Ах!

ë — как же так можно чтоб всё осторожно

ë — как же так можно чтоб всё осторожно

ë — чтоб всё осторожно да как же так можно

ë — как же так можно чтоб всё осторожно?!

      Т-с-с-с-с! А-ах!

Моцарт шел узкой ялтинской улочкой, размахивая руками. Дорога поднималась в гору: одышка не прибавляла радости так называемой прогулке по кастрированной жемчужине Крыма. Моцарта порядком достало интервью, но следующая за ним сцена вызвала странное, иное чувство — ему даже показалось, что на какую-то долю секунды он оказался вместе с Констанцей! Обхватив голову, постоянно сталкиваясь с отдыхающими, Моцарт приближался к какой-то пристани. Вдруг он остро ощутил запах Странной Женщины, которая в эту самую минуту уже видела перед собой Леопольда с Анной Марией и снова натягивала на себя одеяло. До подбородка.

Наидражайшая сеструха-страшнуха!

Я исправно получил Ваше дорогое для меня послание и из него заключил-закрутил, что г-н Браток-молоток, и г-жа Сестрица-крольчица, и Вы в отменном расположении духа-муха. Мы также, слава Богу, отменно здоровы-коровы. Сегодня я также исправно получил-заключил в лапы письмо-клеймо от моего Папа-хаха. Я надеюсь, что Вы тоже получили-отмочили мое письмо-ярмо, которое я написал Вам из Мангейма. Тем лучше — лучше тем!..

Мария заметила, что тени на потолке приобрели очертания человеческих фигур.

— Кто здесь? — крикнула она.

В ответ раздался сухой кашель Леопольда, секундой позже — Анны Марии. Постепенно Мария различила мужской и женский силуэты. Казалось, они надвигались на нее. Мария закричала. Силуэты как будто отдалились, а потом придвинулись снова. Анна Мария присела на краешек кровати, а Леопольд — на стул, стоявший рядом. Мария вскрикнула.

— Не бойтесь! — сказал отец чудо-ребенка. — Мертвые на самом деле не так страшны, какими могут на первый взгляд показаться! Мертвых бояться не надо; имеет смысл бояться живых! — он покачал головой. — Что, в сущности, сейчас перед вами? Мыслеформа. Всего лишь ваша собственная мыслеформа. Пусть вас не удивляет, что мне знакомо это слово. Поверьте, за столько времени можно научиться понимать не только это…

Мария немного расслабилась и вымученно улыбнулась:

— Здравствуйте…

— Так-то лучше. Вам, наверное, интересно знать, зачем мы здесь и почему наше семейство никак не оставит вас в покое?

— М-м-м… — Мария посмотрела на мыслеформу матери Моцарта, и ее передернуло: уж больно реальной та казалась.

— Сказать по правде, — продолжил Леопольд, — я вижу в вас неплохую жену для Вольфганга. Да-да, неплохую жену! Знаете, я всегда был против брака с Констанцей — впрочем, это вам должно быть известно по многочисленным биографиям моего сына, в которых, кстати сказать, так мало правды! Но скажу вам одно: Констанцу привлекали в Вольферле не столько его мужские, скажем так, достоинства, сколько то, что будущий муж вхож в высший свет и аристократы называют его «чудом Вены» да «несравненным и божественным музыкантом». На свадьбу он подарил этой стерве, помимо нескольких десятков золотых луидоров, платьев и колец, еще и роскошный дом с залом! Даже не получив моего благословения! Что самое неприятное — ее мамаша, грязная хабалка, до этого всего потребовала с Вольферла расписку! Впрочем, об этом тоже писали: ему надлежало жениться на Констанце в силу определенных причин или платить 300 гульденов ежегодно…

— Не забывай, что Констанца порвала эту бумажку, — вставила молчавшая до того Анна Мария.

— Не важно. Факт остается фактом! Он променял меня, нас — на паршивую девчонку! Бросил нас с Наннерль, стал жить своей жизнью! Как он смел?!

— А вам не кажется, — осмелела на последней фразе Мария, — что именно это вообще и нужно делать — жить своей жизнью? Глупо превращать ее в жертву — и не важно, во чье имя! Если бы ваш сын не сделал этого и если бы в какой-то момент он не бросил службу у Колоредо — простите, но в таком случае Моцарт просто не был бы Моцартом!

— Не идеализируйте! — поморщился Леопольд. — Это все басни. На самом деле, если бы не дурь, Вольфганг смог прожить еще немало лет и написать тысячи — слышите? Тысячи! — прекрасных произведений! Но он выбрал…

— Он сделал правильно, — перебила внезапно мужа Анна Мария. — Он сделал все правильно! За всю жизнь я не сказала тебе ни одного слова против. Но с колокольни стольких лет я стала видеть лучше тебя — тем более в какой-то мере я и старше тебя, потому что умерла раньше, чем преуспел в этом деле ты, Леопольд…

— Что? — он оторопел.

— Ничего, — спокойно и грустно продолжала Анна Мария. — Я умерла в ужасной комнате в Париже. Ты хотел славы для нашего сына. Денег, чтобы потешить собственные амбиции. Ты, конечно, не мог отпустить его тогда во Францию одного. Я же была принесена в жертву так называемому Искусству. Я жила — с марта по июнь — в чудесном городе в темной отвратительной квартирке с окнами на грязный двор. Я даже не могла вечерами вязать — настолько было темно, а на свете приходилось экономить… Когда же мы переехали на новое место в середине июня, мне стало плохо еще и физически, — мыслеформный голос Анны Марии срывался, дрожал. — Во всех этих ужасных биографиях только и пишут о том, какой у меня был прекрасный, мягкий характер и как легко… Так вот что я скажу: к черту. Уж на том-то свете я стану жить как хочу — с этой самой минуты! Надеюсь, вы слышите меня, Мария? — мать Моцарта повернулась к ней. — Это единственное, что мы можем сделать хорошего на том и на этом свете, поверьте! Жить так, как хотим…

Леопольд стоял с опущенной головой, а Анна Мария продолжала — казалось, она не говорила лет тысячу:

— У меня тогда поднялась температура. Знобило так, что кровать подо мной тряслась. Голова болела жутко. Потом охрипла. Еще подробности? Понос, да. Понос… Я не верила французским врачам и только через неделю согласилась пригласить знакомого немецкого лекаря — доктора Гайна. Через пару дней тот сказал Вольфгангу, что положение мое безнадежно: я была в коме. Вольфганг очень плакал: я умерла 3 июля 1778 года. В половине одиннадцатого, когда было уже темно.