Закон военного счастья - читать онлайн книгу. Автор: Николай Басов cтр.№ 41

Потом Ростика стали одолевать мрачные предчувствия, и он отправился в самый свой западный взвод, который уже стыковался с людьми Антона, по сути дела, на границе их батальонов. Тут все было нормально, даже потише, чем в остальных местах, но Ростика не оставляло какое-то злое и неясное сомнение. Он нужен был, вероятно, на других участках, но медлил, не уходил и дождался… Три слитные колонны пернатых, великолепно организованные и выстроенные так плотно, что каждая пуля находила двух, а то и больше противников, прежде чем застревала в проклятых вражеских доспехах, отличные друг от друга только цветом штандартов, цветом перьев, воткнутых в шлемы, и цветом копий, которые бегимлеси выставили перед собой, ударили в стык между батальонами.

Как они увидели, что тут существует крохотный, всего-то метров в тридцать, зазор, как сумели подготовить эту атаку – осталось непонятным. Ростик тут же послал двух самых израненных бойцов, чтобы они привели два отделения из роты Цыгана и одно от Тельняшки-Иванова, который примыкал к самому Бумажному холму, но пока не прибыло подкрепление, было тяжко… А может быть, пернатые и прорвались бы, если бы вдруг не подошел целый взвод, хотя уже и вполовину меньший по составу, посланный Достальским. Капитан увидел, что тут творилось, и выслал подкрепление… Которого хватило ровно до подхода ребят Ростика, за которыми он послал гонцов.

Но они удержались, хотя иногда казалось, что все, что сейчас бегимлеси из синей или зеленой, или даже из желтой, самой малочисленной колонны вот-вот окажутся рядом и начнут надевать слабые людские тела на свои ужасные пики… Ростик сидел за ручным пулеметом Калашникова, тем самым приспособлением, которое было один в один, кроме длины ствола, содрано с автомата. И палил, выбирая самые близкие и опасные цели, палил, палил…

Когда его известили, что противник откатывается и что ранен Иванов, он отпустил свою пушку почти с сожалением… Вернее, это он так изобразил, на самом деле окостеневшие пальцы не хотели выпускать рифленую рукоятку, а глаза все еще выискивали цель, хотя ему уже полагалось думать о другом.

В роте Иванова он выяснил, что рота, по сути, осталась без головы. Дружка Иванова по имени Ванька убили еще в одиннадцатом часу, и после этого комроты стал, по словам какого-то взводного, сам не свой, лез вперед и вот долазился… Этого комвзвода Ростик и назначил «на роту», как говорили еще в Отечественную войну, хотя от роты и осталось куда меньше, чем хотелось бы.

Вообще, к полудню потери стали приближаться к половине, а в некоторых взводах осталось и меньше трети – огонь пернатых не ослабевал ни на мгновение. А к трем часам стало известно, что Бурскин пропустил несколько пернатых в тыл – у него уже не было людей, чтобы затыкать все дыры… И тогда Ростик сделал самую безумную, самую бестолковую, как сам полагал, вещь на свете – он собрал около себя почти десятка полтора ребят, почти все из которых были ранены, а некоторые даже не успели перевязаться, и отправил их назад, на помощь в соседний батальон. А сам остался с теми, из кого и роту набрать было бы уже затруднительно.

А пернатые все давили, давили… Конечно, меньше, слабее, чем в начале сражения, но все еще оголтело, зло, решительно. Из их тел перед окопами образовался настоящий бруствер, истекающий ярко-красной, такой же, как у людей, кровью. Но они все давили… Они бы непременно прорвались, если бы не интересная особенность, которая их часто подводила, – пернатые бойцы бросались туда, где, по их мнению, было горячее. И вместо того чтобы очистить себе брешь в построении людей и зайти им в тыл, они, даже имея перед собой удачное соотношение огня и сил, не использовали его, а разворачивались и атаковали те участки фронта, где бой был особенно яростным, где людей было много… В общем, решил Ростик, им не хватало грамотных офицеров. Может быть, химическая атака, которую они ночью провели на самом верху вражеского холма, была тому причиной?

Потом погиб брат белобрысого, которого комроты Катериничев выбрал себе в заместители, кажется, его звали Семеном. Он как-то очень неудачно выскочил из окопа, пытаясь перебраться короткой дорогой в заваленную трупами, выдвинутую вперед ячейку, и тут же получил сначала один огневой заряд пернатых в грудь, а потом еще два, по ногам и в голову. Когда его выволокли с поля, он был уже мертв. Причем кожа на лице от последнего попадания почему-то стала черной и потрескалась, как сгоревший пирог в духовке.

А Ростик – на удивление – не получил еще ни одной царапины. Он, конечно, устал, очень устал бегать, орать, командовать, лезть под вражеские и частично свои выстрелы, устал видеть боль и слышать крики раненых, устал от запаха пороха и озона от плазменных шнуров, крови и смерти, устал от дикого напряжения, от боязни того, что вот сейчас случится самое страшное, где-нибудь пернатые прорвутся и начнется резня… Но ранений не получал.

И только он успел этому порадоваться, как в него воткнулся отколовшийся от близкого разрыва плазменный сгусток. Это была крохотная шаровая молния величиной с фасолину, она рассыпалась на искры, ударившись в Ростикову броню, но она же так прижгла кожу под этой броней, что он чуть было не заорал. А потом в него практически прямой наводкой угодила целая бомба бегимлеси.

Его спасло только то, что она была пущена издалека и уже растратила свою силу… Но ее удар в бок вызвал жуткую, невыносимую боль, которая растеклась сразу почему-то по ногам, и краткое беспамятство, окончившееся глухотой, слепотой и очень странным ощущением, что сердце бьется все медленнее и вот-вот остановится… Ростик вспомнил рассказы старых вояк, что иногда попадание плазменного шнура из ружья губисков даже в конечность у некоторых вызывает болевой шок и паралич сердца, и с какой-то на удивление явственной тоской подумал, что вот пришел и его черед, хотя ему перед боем казалось, что будет по-другому… Но он пришел в себя, сердце снова заработало, становясь с каждым ударом все более незаметным органом, как все, что нормально функционирует, и он понял, что на этот раз выживет.

Когда он очухался, около него стояло трое вояк, все они следили за тем, как он приходил в себя, с тревогой, но и с видимым облегчением. Они волновались за своего комбата, понимая, что без него будет туго… Несмотря на это, в общем-то, вполне достойное чувство, Ростик руганью отослал их назад, в бой. А потом, оставшись как бы в одиночестве, хотя отлично понимал, что настоящего одиночества на передовой быть не может, вздумал снять доспехи, посмотреть, что с его боком наделала эта бомба… Но не успел.

С Бумажного холма прибежал до зелени напуганный новобранец и доложил, что Достальский ранен, что по его приказанию командование переходит к нему, к Гриневу. Пришлось отставить осмотр бока, подхватить плазменное ружьецо, подобранное уже в бою, уже покрытое толстенным слоем копоти, и, назначив вернувшегося после перевязки Тельняшку командиром батальона, отправляться на Бумажный принимать командование у капитана.

После того как Ростик принял сражение на себя, у него что-то сдвинулось в голове. Нет, он оставался на ногах, командовал людьми, приказывал держаться, менял направление огня, перебрасывал людей с одних позиций, где по непонятной причине становилось чуть тише, туда, где битва вдруг закипала с новой силой, словом, распоряжался, но делал это, как бы поглядывая на все со стороны. И время поэтому летело незаметно. Не успевал он даже и на часы взглянуть, как выяснялось, что пролетело уже минут сорок, потом еще пауза, еще два-три десятка распоряжений, и оказывалось, что прошел час…