Хроника стрижки овец - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кантор cтр.№ 42

Поиском национальной идеи занималось правительство Троекурова – Ельцина, когда, восстав с бодуна, мятежный секретарь обкома требовал смысла в жизни – они искали, но не обрели. Им в это время сообщили авторитетные источники, что особого пути и национальной идеи ни у кого не имеется, а есть некая интернациональная идея, причем это не гуманизм, но свободный рынок.

Авторов этого феноменального утверждения до сих пор числят в мыслителях, вместо того чтобы изолировать от общества в доме для умалишенных.

Национальная идея у России, безусловно, есть, формулируется она предельно просто. Связана она с географическим и историческим развитием страны, с тем фактом, что нищего, замерзшего и бесправного населения в сто раз больше, нежели людей привилегированных. Соответственно, национальной идеей является взаимная ответственность, единство с теми, кто не в состоянии защитить себя. Знаменитая триада «православие-самодержавие-народность» описывала лишь одно из возможных прочтений этой национальной идеи. Если для Америки или Англии – в силу исторически сложившихся обстоятельств, национальной идеей является индивидуальная свобода, то для России национальной идеей является защита униженных и оскорбленных. И говоря шире – защита другого вообще. Россия не живет для себя, это ее беда и это ее счастье. Это и есть ее особый путь. Этой идеей были озабочены Толстой, Достоевский, Маяковский, Пушкин, Петров-Водкин, Филонов, Соловьев, Вернадский, Суриков, Ключевский.

Понятно, что такой путь не может вызвать сочувственного понимания у человека, чей бойкий разум устремлен к обладанию сокровищами мира, причем явленными не в праведности и знаниях – а в вещах более осязаемых.

Есть направление развития, более привлекательное для людей практической складки: приватизация природных ресурсов, частная собственность на недра и так далее.

А какой из этих путей считать достойным – личное дело каждого.

Механизм российской истории устроен так, что для того, чтобы происходило движение, надо иметь два работающих двигателя: государственное строительство и общинный договор. Эти двигатели представляют разнонаправленные силы, находятся в комплементарном взаимодействии – корректируют друг друга.

Зачем это нужно российской истории? Затем, что эта культура аккумулирует Восток и Запад. Затем, что страна одновременно тяготеет к диктатуре (князя, царя, председателя Политбюро, президента) и к анархии, то есть внутреннему соглашению населения, скрепленному обычаем, а не законом. Пока эти векторы развития друг друга уравновешивают, страна живет. Двигатели работают синхронно – в этом сила данной машины.

То, что в России государственное строительство и экстенсивное развитие государства очень ярко выражено – не надо объяснять. Но надо понять, что такое община.

Община – это необязательно крестьянский союз; община в России – это просто способ выживания народа вопреки внешнему закону; община – это форма частных договоренностей и обязательств, которые противостоят государственному регулированию; община – это кодекс поведения людей, который не совпадает с формальным уголовным кодексом.

Разрушенная крестьянская община перетекла в города и мимикрировала в интеллигенцию. Интеллигенция и есть городская община, она представляла общинную идею в 30—70-е годы, это была городская среда с безусловным внутренним кодексом поведения. Нигде не зафиксированы письменно, но были приняты как безусловное правило: недоносительство, неприязнь к карьеризму, тяга к знаниям, сомнение в государственных планах, презрение к тому институту, в котором служишь, но уважение к делу, которое делаешь, помощь себе подобному.

И когда инженер именовал себя интеллигентом, он был абсолютно прав – он действительно принадлежал к городской общине, выполнял ритуалы ее общежития, он был частью страты, мотор общины работал и благодаря его чаепитиям на кухне. В определенный момент русской истории – интеллигенция размылилась в менеджеров, спичрайтеров и журналистов глянцевых журналов. Община перестала существовать, хотя рудиментарные боли у редактора журнала по интерьерам сохраняются. Но общины более нет, кодекса поведения более нет, а то, что зажиточные люди понимают друг друга и все читали Кафку – это по ведомству мещанства, но не общины. Община строится на солидарности, а не на идее уникальности.

Инвариантом общины, после того как интеллигенция почила в бозе, стала воровская малина. Популярная некогда «жизнь по понятиям» вместо «жизни по закону» – и есть описание принципа жизнедеятельности общины. Воровская малина – а в 90-е этой малиной стала большая часть страны и очень много людей – образовала свои внутренние принципы поведения, нигде не зафиксированные, но внятные. Эти понятия, совершенно не имеющие ничего общего с правом, – и есть не что иное, как законы общины.

Воровская среда выполняла функции общины крайне недолго, поскольку воровство аморально, а понятия общины могут быть только моральными. Очень быстро выяснилось, что все эти пресловутые лозунги «не сдаем своих» действуют лишь до выгодной сделки. Капитализация последовательно убила как крестьянскую общину, так и городскую, так и воровскую.

В настоящий момент общинный двигатель российской истории – не работает.

Но сходная беда произошла и с государственным мотором: жажда наживы заменила государство корпорациями и корпоративная мораль подменила мораль государственную.

Таким образом, оба двигателя – заглохли. Полагать, что машина каким-то чудесным образом поедет дальше, на том основании, что нефть все еще качают, а журнал «Мезонинчик» все еще издается, – можно. У всякой машины есть запас инерционного пути, а у людей есть запас прочности. Демонстранты требуют честных выборов для обслуги государственного двигателя, это при том, что вверенный им двигатель общинной морали – ржавеет.

Митингующие озабочены тем, что в государстве нет закона – но штука в том, что законность – это не вполне их ведомство. То есть, как граждане, они, несомненно, подпадают под действие закона, но как горожане они должны сформировать свои внутренние понятия. Например, спекулянт акциями судим уголовным законом; он может быть виновен или не виновен по букве законодательства; но по понятиям общины спекулянту предъявлен иной счет. Проблема самоидентификации общества состоит в том, что оно пытается создать некий обобщенный образ человека (гражданина-поэта, спекулянта-борца, олигарха-правозащитника, корпоративного правдолюба), – и главное, такой обобщенный человек в других обществах есть. Имеется такой цельный субъект в западных историях и в историях восточных. А в российской истории устроено по-другому. Существует одномоторный самолет, но на другом заводе. И главное, двухмоторный – ничем не плох, он во многом надежнее. Но машина требует иного похода и работает иначе. Тот механик, который, придя с бодуна в цех, заявил, что все заводы в принципе одинаковы, нечего мудрить с конструкцией, а чем больше нальешь бензина, тем дальше машина летит, – этот механик был дегенератом.

Писатели сетуют на то, что более нет романа, художники горюют, что нет искусства, а митингующие озабочены тем, что нет закона. Так и дистрофики выражают недоумение по поводу того, почему они не берут призов в тяжелой атлетике. Это только потому, что вы – дистрофики, а тяжелой атлетикой – занимаются атлеты.