Смотритель - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Вересов cтр.№ 33

Сирина, конечно, под дверью не оказалось, но пес неожиданно появился после полудня с более виноватым, чем обычно, видом. На заду около хвоста у него красовалась огромная запекшаяся царапина.

– Еще и драться начал! Тоже мне – аристократ! – возмутился Павлов, склоняясь, чтобы ласково потрепать рукой лобастую голову. Внутри он сам укорял себя в противоречивости своего ворчания. И тут же ощутил тот самый запах, от которого уехал полдня назад. Первым порывом Павлова было опять – позвонить какому-нибудь специалисту и выяснить, могут ли абсолютно идентично пахнуть две абсолютно разные собаки, но почему-то вместо этого он просто упал в кресло и задумался.

Все внешнее вдруг потеряло для него смысл, а внутреннее превратилось в такой хаос, что разбираться в нем было даже страшно. Павлов, как и подавляющее большинство современных людей, мало интересовался прошлым – или, еще более точно, практически не ощущал его. Жизнь Павлова текла совершенно независимо от событий минувшего. Если, конечно, не считать революции, забросившей его прабабку и прадеда из Вятской губернии в Петроград. Но даже это событие было для него всего лишь каким-то мертвым фактом.

Конечно, он жил среди памятников и дворцов, в городе-музее, но это была всего лишь данность, совсем ничего не менявшая и давно уже ни о чем особенном не говорившая. А потому, стоило ли и вообще задумываться о прошлом, если и настоящее-то порой смутно и неуловимо. Что было, то было, те события и люди давно умерли, как однажды умрет и он, и события его жизни точно так же не будут никому интересны. Честно говоря, это вполне справедливо, поскольку никому они не интересны и не нужны даже теперь. Жизнь складывается вовсе не из всей этой ежедневной суеты, а лишь из реальных достижений. Прошлое же любопытно лишь специалистам, которых Павлов, кстати говоря, привык считать людьми весьма странными или же неудачникам – по-модному говоря, «лузерам», – как спасение и оправдание их нынешней никчемности.

Однако вчерашний ночной разговор с Марусей неожиданно открыл перед ним бездну, в которой, как ни странно, чувствовался значительный привкус зависти. Кажется, поначалу они были вполне в равных условиях. Причем у него возможностей для фантазий с учетом знакомства с большинством европейских стран, было как будто бы даже больше. И вот он видит нечто прекрасное, но вполне реальное, а она… Ей открывается гораздо более глубокое, тонкое. И к тому же она еще и понимает во всем происходящем гораздо больше, чем он. Павлов давно приучил себя никому и ничему не завидовать, всегда помня, что зависть есть признание своего поражения. А поскольку он был совсем не честолюбив, выполнять это правило, скоро ставшее второй натурой, оказалось совсем несложно и даже приятно. А комфорт Павлов любил. И психологический – тем более.

Но самое же странное в нынешней ситуации заключалось в том, что Маруся, при всей его зависти к ее ощущениям и пониманию, которых он был лишен, все же несла в себе то же самое чувство комфорта. Находиться с ней было естественно, легко и приятно. Как дышать после грозы где-нибудь на лесной опушке.

И в принципе можно было бы махнуть на все тайны и загадки рукой, наезжать к ней время от времени, говорить обо всем и любить ее поджарое огненное тело, пахнущее диким зверем и крепким кофе. Но Павлов был слишком мужчиной. Слишком горожанином и слишком современным. А значит, и слишком сиюминутным для того, чтобы просто позволить себе отдаться течению жизни, не рассуждая, а лишь ощущая это течение. И потому за всей этой историей ему необходимо было обнаружить что-то или кого-то… В общем, докопаться до истины было ему просто необходимо. Хотя бы только для того, чтобы спокойно приезжать в это Беково и счастливо целовать сухие маленькие ступни в ссадинах и цыпках…

Собака – остров – музейный старик. Одной ли цепи эти звенья или совершенно разные? Но если разные – то каких цепей? «Хорошо еще, что Сирин молчит», – вдруг подумал Павлов, снова вспомнив, какие странные, на грани реальности, разговоры вели с ним и Тата, и Сев Севыч. Он не видел во всех их словах ни грана настоящей жизни. Но зато в них явно мерцал отсвет чего-то забытого, нежного, настоящего…

Тату теперь уже вряд ли еще раз увидишь. А от Сев Севыча тоже много не добьешься, как показал последний разговор. Полное отсутствие существенности, фактов, за которые можно было бы зацепиться и которые можно было бы раскрутить, окончательно лишали почвы любые рассуждения. Оставался еще Сирин. Его загадочное появление и таинственные исчезновения. И вот теперь еще одно главное – его запах, совершенно совпадающий с запахом Марусиного пса.

Значит, Сирина надо как-то выследить.

В глубине души считая, что затея эта не только совершенно невозможная, но еще и способная принести нечто нехорошее, Павлов к вечеру все же отправился за велосипедом. В ближайшем «Веломире» он купил средненький, за десять тысяч «Атом», «апгрейдил» его и себя еще на столько же и решил немедленно опробовать свои новые возможности.

Сирин спокойно прогулял весь вечер привязанный к раме, никуда не рвался и никаких фокусов не выкидывал. Павлов нарочно стаскал его даже к дому на Морской, [63] все еще внушительному и надменному. Но и тут пес так же надменно проигнорировал даже росшие рядом весьма удобные липки. Впрочем, подобное равнодушие лишь еще больше насторожило Павлова, и он решил отныне гулять с Сириным только таким образом, ни на секунду не отпуская с поводка, накрепко привязанного к раме велосипеда.

* * *

Прошло несколько дней, и тоска по Марусе овладевала Павловым все сильнее. Или это была тоска по разгадке тайны? Он уже не мог различить их. И вообще за эти дни в сознании у него все перепуталось: прошлое и настоящее, Тата и Маруся, Сирин и Вырин, работа и то странное состояние, в которое он впадал, возвращаясь домой и падая в кресло. Ему все чаще казалось, что он не живет, а плавает в каком-то ватном тумане. Во всепоглощающем тумане, скрывающем маленький, беспомощный, как едва-едва родившийся, островок. Или, скорее, лишь пробивающийся к жизни, к реальному миру, росток. А сам себе при этом он представлялся расколотым на какие-то отдельные куски, никак не собирающиеся в целое. И еще почему-то Каем, замерзающим в ледяных чертогах, будучи не в силах собрать из осколков нужное слово. Он отключил телефон и мобильник, потом, задыхаясь от внутреннего молчания, включил. Но все эти внешние, раньше так помогавшие ему во время приступов тоски меры, теперь оказались совсем бессильными. Где-то там, в дождях и начавших желтеть березах, ждала и мучилась от непонимания Маруся – по крайней мере, ему хотелось так думать. Но Павлову страстно хотелось появиться там лишь после того, как ему удастся добыть еще хотя бы какой-то информации. Однако противный самодовольный пес и ухом не шевелил, чтобы пуститься в новое путешествие. Наконец, утром четвертого дня Павлов, уже собираясь выходить, чтобы попытаться развеяться хотя бы однодневным плаванием на «Гуньке», вдруг услышал из невыключаемого теперь радио, что в каком-то монастыре появилась чудотворная икона. Название монастыря он не то чтобы забыл или не расслышал, просто, разумеется, оно ничего ему не говорило. Как, собственно, и само понятие – чудотворная икона. Павлов относился к любой религии уважительно, но равнодушно. Тем не менее сейчас он вдруг подумал, что вместо прогулки на яхте можно было бы прогуляться туда. Разницы для него в принципе не было.