Кирилл остался сидеть за столом. Он был не очень пьян и не слишком трезв, просто Наташин танец понял по-своему. Он внимательно смотрел на красный сапожок, взлетавший выше головы, на гордо посаженную девичью головку, которая даже во время исполнения элементов Канкана и танца живота не теряла королевского величия.
Теперь он знал наверняка, что Кису он не любит, что на каждую красивую девушку всегда найдется другая, еще более красивая, что с этой другой открывается совершенно другой мир, не похожий на предыдущий. А еще танец Наташи показался ему настолько красноречивым, словно Кириллу передавалась этим определенная информация, ключа к которой он, к сожалению, не имел. А кто имел? Может, символисты начала века? Александр Блок потому над ними смеялся, что слышал необъяснимое, а символисты только притворялись, играли в это. Блок-то, конечно, слышал по-настоящему и понимал, может, только не сразу…
Кто-то дотронулся до его плеча.
— Дима? А ты почему не танцуешь? С такой девушкой, как Наташа, тебе придется научиться танцевать и не только это… Вот еще что. Я хотел попросить у тебя прощение за дурацкую идею с обязательной парой. Но теперь вижу, что глупостью этой только помог тебе. Наташа — удивительная девчонка. Такие и не встречаются, вообще-то… Как ты с ней познакомился?
— Познакомили, — вздохнул Иволгин. — Нашлись добрые люди в стране Советов. Просил на один вечер, а мне отдали ее хоть на всю жизнь.
— Наташа не похожа на ту, которую можно сдать в аренду или подарить. Мне кажется, она сама кого хочешь придавит своим красным каблуком. Откуда она вообще?
— Ты же слышал, с Востока, то есть, с Дальнего Востока.
— Я не об этом.
— А о чем?
Марков отмахнулся от вопроса и хлопнул Диму по спине.
— Спасибо тебе, старик, за Пастернака. Это такой подарок… Это как мечту заветную, лекарство для души, принести в коробочке и подарить. Спасибо тебе, Димка, огромное. Я уж при ребятах твой подарок не выделял, сам понимаешь…
— Понимаю, — кивнул Иволгин. — Я очень хотел подарить тебе что-то хорошее, чтобы было больше, чем вещь. Только знаешь что? Мне кажется, что ты не очень-то рад Пастернаку и вообще всему этому… Может, у тебя что-то с Кисой?
— При чем здесь Киса? — Марков даже сморщился, как от водки. — Что вообще может быть с Кисой? С Кисой все понятно на десять лет вперед…
— Ты так думаешь? А по-моему она — несчастная девчонка.
— Глупости. Всем бы быть такими несчастными. С ее внешностью, отдельной квартирой и полом.
— Каким полом?
— Женским, разумеется. В армию у нас баб не берут, Иволгин, чтоб ты знал. Живи, баба, да радуйся…
— Я в электричке видел ее ладонь.
— Да, я помню, ты сказал, что мы не поженимся. Интересно, она тогда расстроилась или когда увидела отцовскую дачу?
— Не в этом дело. По ее ладони выходит, что у нее никогда не будет детей.
— Брось пороть чепуху, Иволгин! Ты что, гинеколог? Чтобы это понять, знаешь, куда надо заглядывать? Тебе рассказать?.. Терпеть не могу, когда начинают делать серьезные выводы из ерунды.
Все это уже в начале двадцатого века проходили.
Тарелки вертели, знамения угадывали… Я думал, ты просто так, чтобы девчонок в дороге развлечь, а ты… Хорошо еще Kiss этого не сказал.
Домовой!.. А Наташе ты гадал по руке? Как там у нее с замужеством? Короче, с кем и когда?
Кирилл хлопнул Диму по полному колену, чтобы предупредить возможную обиду, но тот только вздохнул.
— Тебе понравилась Наташа? — спросил Иволгин напрямик. — Я же тебе сказал, что она, в общем-то, и не моя девушка, а так. Ты можешь за ней спокойно ухаживать и не обидишь меня этим ни капельки. Вон Сагиров вокруг нее джигитом ходит, и Никишкины прыгают, как козлы…
— Иволгин, да ты уже ее ревнуешь! — воскликнул Кирилл.
— Еще чего!
— Да ты посмотрел бы на себя со стороны.
Если бы ты был равнодушен, то не предлагал бы мне за ней ухаживать. Тебе было бы все равно… Слушай, а ты не влюбился часом?! Это было бы для тебя неплохо… Слишком ты, Дима, мягкий, вялый, как твои девственные усы…
Иволгин надулся, усы его смешно задвигались.
— Еще хотел с ним Пастернака обсудить, проворчал Дима. — Специально читал его накануне. «Марбург», «Импровизация…». Ничего не понял. Хотел поговорить, доставить человеку удовольствие — показаться умным, а этот человек говорит такие слова, что…
— ..что усы траурно никнут. Брось, Дим-Вадим, не дуйся. Раз Иволгин начал читать Пастернака, значит, точно влюбился.
— Я еще тогда Наташу не видел.
— А это и необязательно. Сначала человек влюбляется, а уж потом встречает объект любви.
— Вот оно как! — удивился Дима. — Может быть, может быть… Это ты понял на собственном опыте или прочитал где-то?
— На собственном. Только у меня все наоборот. Сначала разлюбил, а потом нашел, кого разлюбил. Так что ты счастливее меня…
— Это я знаю, — ответил Иволгин.
Кирилл посмотрел на него так, словно Дима сказал что-то грубое. За таким взглядом вполне мог последовать хлесткий удар в физиономию.
Иволгин побледнел, почувствовав это, и испуганно посмотрел на друга. Марков сам не понял, почему его так задели слова Димы. Что в них особенного? Что такое вообще счастье и как им можно мериться? Да и не мог этот чудаковатый домовой быть счастливее Маркова разностороннего, талантливого человека, которого любили девушки и деньги. Поэтому ничего обидного не было. Просто слово за слово, получилась глупая фраза.
— Это почему же? — спросил Кирилл, наливая водки Диме и себе.
— Ты не обижайся на меня, Кира, — предупредительно начал Иволгин. — Мне кажется, что тебе что-то мешает свободно жить. Ты пытаешься с этим развязаться, отбросить его, а оно тебя догоняет, цепляется. Но самое страшное, когда оно забывает про тебя, устает с тобой бороться, тогда ты сам останавливаешься и ищешь его, чтобы оно опять настигло тебя и мучило… Вот так ты и живешь.
— Ничего себе, — Марков опрокинул в себя рюмку водки так легко, что решил тут же повторить, — оказывается ты мудрец, философ, психолог!… Ты — дурак Иволгин. Ты втюрился в Наташу по уши, а теперь ревнуешь ее ко мне, потому что эта провинциальная красотка почувствовала во мне богатого жениха. Видел, как выделывалась? Хочешь, попрошу ее сделать мне подарок на день рождения — станцевать голой на столе? А? Думаешь, не станцует? Сейчас скажу ей, что она мне нравится, как никто, и станцует, как миленькая…
Лучше бы он тогда ударил Иволгина. Кирилл видел, как поднялся тот на ноги и пошел к выходу вразвалочку, чуть приседая, на своих тяжелых ногах. Кирилл уже поднимался, чтобы догнать друга, обнять его за плечи, боднуть головой, сказать, что все это глупости, и Дима все очень точно понял и высказал, а он, наоборот, сболтнул злую, черную не правду. Но как раз в этот момент он поймал на себе взгляд Наташи и с удивлением почувствовал недавно проснувшимся в нем мужским чутьем, что сказанная им ложь вполне могла осуществиться в этот вечер. Получалось, что ложь была правдой, или на земле так и устроено, чтобы ложь жила и осуществлялась? Может, это и есть земной закон?