Седьмое таинство - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Хьюсон cтр.№ 7

И вот в тот вечер, сидя за столом, заставленным самыми дорогими и самыми невкусными блюдами, какие он когда-либо едал, Ник Коста наконец принял решение. Спутница уже не раз высказывала свое неудовольствие — и удивленным взглядом, и словами: «Ты вообще итальянец или кто?»

Этим летом, наверное, в июне или в первой половине июля — в зависимости от того, сколько родственников Эмили вознамерится прилететь из Штатов, — они отпразднуют свадьбу; это будет гражданская церемония, за которой последует прием около дома на виа Аппиа. А где-то в конце июля — приблизительно 24-го, если врачи не ошибаются — у них будет ребенок. Эмили сейчас на седьмой или восьмой неделе беременности — вполне достаточно, чтобы сообщить всем о грядущих изменениях, которые созревали очень медленно, росли, как младенец, свернувшийся плотным и незаметным клубочком в ее пока еще плоском животе. Так он и развивается, обретая форму, размеры, чтобы в итоге превратиться в нечто одновременно простое и бесконечно сложное, вполне земное, но и волшебное. А когда они станут отцом и матерью, твердил себе Ник, вот тогда начнут жить по-настоящему. Именно это агент собирался сообщить всем собравшимся в гостиной Лео Фальконе, после того, как они с Эмили объявили о своем решении, но обнаружил, что его слова тонут в веселом шуме.

Фальконе прохромал в кухню, возбужденно бормоча что-то насчет бутылки хорошего марочного шампанского — настоящего шампанского, не просто какого-нибудь приличного prosecco [11] , — которую он держал именно ради такого случая. Рафаэла хлопотала, сервируя стол все новыми блюдами. Тереза Лупо осыпала обоих поцелуями, и при этом казалось, что она вот-вот заплачет или ударится в истерику — а может, и то и другое, — а потом бросилась помогать Рафаэле доставать бокалы.

А огромный Джанни Перони просто стоял в сторонке, приклеив на обветренное лицо широченную глупую ухмылку, затем повернулся в сторону удаляющейся в кухню Терезы и заметил:

— А что я тебе говорил…

Эмили, по-прежнему сидевшая рядом с Костой, была немного удивлена шумихой и суетой. Она положила голову на плечо жениха и прошептала:

— Такое впечатление, что в этой стране в последнее время свадеб вообще не было, а?

— Кажется, не было, — тихонько ответил Коста, а потом несколько театральным жестом заключил ее в объятия и поцеловал.

Дикон отстранилась и рассмеялась, увидев перед собой частокол рук, протягивающих бокалы с вином и разные блюда.

— Теперь это будет продолжаться вечно — так, что ли? — заикаясь, произнесла она и вместо бокала с вином взяла себе с минералкой.

— Вечно! — подтвердил Джанни Перони. И начал произносить тост, весьма многословный, столь трогательный и смешной, что Коста с трудом убедил себя, что это проделано экспромтом, без долгих и многочисленных репетиций.

Пино Габриэлли оказался в то утро не единственным церковным смотрителем в Риме, кто получил неожиданный сюрприз. Через полчаса после того, как бывший архитектор открыл двери маленькой белой церкви в районе Прати, Орнелла ди Бенедетто остановилась перед запертой на цепь с замком дверью полуразрушенной и всеми забытой развалины, которая когда-то была церковью Успения Святой Марии, и попыталась определить, что именно тут выглядит не так. Простой ответ на этот вопрос — кто-то побывал внутри — представлялся ей слишком нелепым, чтобы выразить его словами.

В Риме много церквей. Даже слишком много для населения, которое с каждым годом становится все менее религиозным. Церковь Успения Святой Марии, построенная на юго-восточном склоне Авентинского холма, невдалеке от площади Албании, не обладала особой привлекательностью, чтобы оставаться при деле. Историки утверждали, что она построена на месте одной из старейших римских церквей, датировавшейся самыми ранними временами, когда христианство было лишь одной из многих религий, иногда преследуемой, иногда равнодушно принимаемой, иногда поощряемой. От оригинала не осталось ни следа. В ходе веков ее перестраивали по меньшей мере пять раз, не единожды сжигали дотла, а затем, в XVI веке, передали ордену капуцинов. [12] Маленькое, малозаметное и ничем не выдающееся здание продержалось еще три столетия в качестве действующей церкви, но потом, в антиклерикальные наполеоновские времена, впало в немилость, перестало использоваться и было позднее превращено в канцелярию муниципалитета. В начале XX века на короткий период оно стало частной резиденцией, которую занял престарелый британский писатель со странными до жути вкусами и тягой ко всему таинственному и страшному. После его смерти здание постепенно ветшало и превращалось в руины, сохраняясь лишь благодаря небольшим дотациям из городского бюджета да пожертвованиям от местной епархии, пока еще чувствующей некоторую свою вину за его запустение. Представляя собой смешение различных архитектурных стилей и не обладая ни единым ценным художественным полотном или скульптурой, церковь была полностью предоставлена заботам одной женщины среднего возраста, которая старалась следить за ней. Хранительница оставалась единственным человеком, чья нога ступала за покрытые пылью, рассыпающиеся дубовые двери в нескольких метрах от шума и суеты Авентинского бульвара.

Но при всей своей запущенности церковь обладала эзотерическим, тайным качеством, спрятанным в крипте [13] , куда можно было попасть только по узкому сырому коридору, уходившему, круто извиваясь, в глубину холма. Те самые монахи-капуцины, короткое время владевшие этой церковью, сохранили в Риме и другую собственность, более крупную — церковь Непорочного Зачатия на виа Венето, совсем рядом с американским посольством. Там они тоже построили нечто весьма любопытное: крипту более значительных размеров, чем в церкви Успения Святой Марии, украшенную — а иначе это никак и не назовешь — костями около четырех тысяч собратьев по ордену, которых погребали здесь вплоть до конца XIX века, когда подобная практика, на вкус современников, стала несколько непривлекательной.

Орнелла ди Бенедетто прекрасно знала тамошнюю крипту и не раз сравнивала в деталях с той, что была отдана ее попечению, надеясь в один прекрасный день поразить посетителей своей эрудицией. Страшный склеп на виа Венето, несомненно, производил на всех должное впечатление. А смотрительнице очень хотелось, чтобы монахи, вверенные ее попечению, тоже придумали в свое время аналогичный, пригодный к цитированию девиз, который можно было бы выбить на стене над их могилами на Авентино: «Quello che voi siete noi eravamo, quello che noi siamo voi sarete» — «Такими, какие вы есть, мы были, такими, какие мы есть, вы станете».

Однако собственный, более короткий вариант этой эпитафии, по ее убеждению, более соответствовал духу исходной идеи. В нем не было и намека на театральность девиза, вырезанного в крипте церкви Непорочного Зачатия: там скелеты облачены, как при жизни, в монашеские рясы, капюшоны накинуты на черепа, кости искусно разложены как на каком-то страшном и мерзком постаменте, словно в насмешку над визитерами и над посетителями и покойниками, словно отрицая, что в их земной жизни было хоть что-то стоящее.