— И что же, ничего нельзя сделать?
— Ну отчего же, — сказал Гартунг. — Мы
проведем подобную акцию не на границе, а в Париже, только и всего. Будет
гораздо меньше огласки. Поезд прибывает на вокзал затемно, ответственным будет
не верховная власть страны, а парижский префект… а он человек решительный,
понимает всю серьёзность ситуации, и что немаловажно, сумеет предъявить
«общественности» какую-нибудь убедительную сказочку, которую «общественность»
проглотит без сопротивления. И никакой шумихи, полагаю, не будет. Поезд будет
направлен на дальние пути, без всяких посторонних глаз оцеплен и обыскан…
— Гравашоль — хитрая лиса, — сказал
Бестужев. — Он может сойти со своей шайкой — и с пленником — не доезжая до
Парижа…
— Это предусмотрено, — тут же ответил
Гартунг. — На пограничной станции в поезд подсядут несколько агентов
бригады по розыску террористов и всё время, пока состав идёт по Франции, будут
начеку. О результатах своих наблюдений они регулярно станут сообщать по
телеграфу. Полиция в районах, примыкающих к железной дороге, поднята на ноги…
Вы что-то хотите сказать?
— Нам в первую очередь нужен даже не Гравашоль, —
сказал Бестужев. — Чёрт с ним, в конце-то концов, это исключительно
французская головная боль. Пусть выскользнет Гравашоль и вся его шайка, сколько
их ни есть… Нам необходим аппарат… И даже больше, чем аппарат, нам необходим
Штепанек, потому что аппарат без Штепанека не стоит и ломаного гроша, меня в
этом давно уже убедили… господа научные консультанты. Если будет перестрелка…
Достаточно одной шальной пули…
— Не волнуйтесь, — мягко сказал Гартунг. — Я
давно уже уяснил щекотливость ситуации… и прекрасно понимаю, что именно
необходимо нам. Один бог ведает, чего мне это стоило, но я убедил французов.
Если Гравашоль с сообщниками и впрямь сойдет с поезда, не доезжая до Парижа, и
их опознают, ни малейших попыток их задержать предпринято не будет. Только
самое квалифицированное наблюдение и не более того. В поезде будут не одни
только французские агенты, но и лично мои, способные проконтролировать, как
развернутся события при неожиданном повороте… Более того, если вскоре после
пересечения границы Гравашоля определят, в поезд будут подсаживаться новые
агенты. Я пытался предусмотреть всё, что в человеческих силах — насколько это
возможно. Или вы полагаете, что я что-то упустил?
Он произнёс это ничуть не язвительно, наоборот,
добродушнейшим образом. Он был так доброжелателен, предупредителен и
преисполнен всей серьёзности задачи, что даже неловко становилось сомневаться в
его компетентности, не говоря уж о том, чтобы возражать, высказывать свои
соображения, дополнять чем-то скороспелым своим. «Невероятного обаяния
человек, — сердито подумал Бестужев, — поневоле поддаёшься чарам
этого мягкого, обволакивающего голоса, откровенного взгляда, ярко
продемонстрированной готовности из кожи вон вывернуться… Вот именно, глаза. У
Гартунга глаза абсолютно не выдают в нём профессионала тайной полиции — а это,
будем справедливы, далеко не всем в нашем ремесле удаётся, иногда выдают именно
что глаза».
— Ну что вы, Аркадий Михайлович, — сказал Бестужев
искренне. — В данных обстоятельствах мне совершенно нечего добавить или
предложить, вы продумали всё…
— Есть некоторый опыт, — произнёс Гартунг без тени
похвальбы. Без малейшего её внешнего проявления.
Прямо-таки идеальный служака, не без иронии подумал
Бестужев, стараясь с помощью именно этих мыслей полностью освободиться от
гартунговского недюжинного обаяния. Впору выдумать для него особую медаль: «За
горение душою на службе». А меж тем, по достоверным данным, есть у этого
человека и иная личина — потаённый честолюбец, одержимый мечтаньями о
генеральском чине (пусть статском), любитель орденов, не гнушающийся приписать
себе чужие заслуги, если есть уверенность, что всё пройдёт гладко. Конечно, всё
это ещё не делает его уникумом, монстром — превеликое множество людей служат,
обуреваемые теми же побуждениями, и, надо сказать, неплохо служат, так что к
двойному дну следует относиться спокойно и принимать его, как нечто неизбежное,
многим свойственное, ведь если быть честным наедине с собой, нужно сознаться,
что и Бестужев принимал очередные награды и внеочередные чины отнюдь не
равнодушно. Человеческая природа, да… Но мысли сейчас не об этом. Насущнейший
вопрос звучит совершенно иначе: есть ли после всего, что говорил Васильев,
необходимость «беречься» Гартунга всерьёз? Правильно ли Бестужев понял то, что
Васильев не выражал словами? Вопрос не столь уж пустяковый, ничуть не
риторический…
— Ну что же, — сказал Гартунг, — поезд
прибывает лишь завтра вечером, в вашем распоряжении более суток. Остаётся
подумать, чем вас на это время занять.
— Возможно, мне имело бы смысл встретиться с
французскими коллегами?
— Вряд ли, — сказал Гартунг. — Они вам не
смогут дать ни малейшей зацепки, ни малейшего следа. Если бы было иначе, я бы
давно знал. Вы с ними познакомитесь, конечно, — завтра, за несколько часов
до прибытия поезда. Или у вас есть возражения? В конце концов, я вам не
начальник, вы вправе выдвигать свои идеи, а то и требования ставить…
— Ну что вы, какие тут могут быть идеи и требования…
— В таком случае, я могу отвести вас к Сержу?
— К кому? Ах, к тому вашему агенту… Конечно, сделайте
одолжение…
Он привстал, но Гартунг не пошевелился, и Бестужев уселся
снова, что со стороны, конечно же, выглядело несколько неуклюже.
— Алексей Воинович, — проникновенно сказал
Гартунг. — Вас ведь удивило то, что вам какое-то время придётся выступать
в роли заезжего костромского купчика, разгульного и недалёкого? Не отпирайтесь,
когда об этом шла речь, в глазах у вас стояло сильное изумление…
«Заметил, чёрт», — подумал Бестужев. И сказал как мог
непринуждённее:
— Признаться, да. Удивление имело место быть, глупо
скрывать. Я предпочел бы оставаться до поры до времени совершенно незаметным, а
подобный купчик — фигура очень даже заметная…
— Ответ прост, Алексей Воинович, — ответил
Гартунг. — Так надо. Я бы сказал больше — это необходимо. Возможны оч-чень
интересные комбинации, в которых будет как нельзя более уместен именно что
костромской купчик… Позвольте, я не стану сейчас вдаваться в подробности?
Поверьте на слово, я не любитель театральных эффектов, просто-напросто ситуация
требует. Вы опытный сыщик, толковый офицер, должны всё понимать… Или всё же вас
такое не устраивает?
Он смотрел с такой обезоруживающей простотой, с таким
дружеским расположением, что у Бестужева язык бы не повернулся возражать. В
конце концов, его собеседник был опытнейшим мастером розыскного дела, делал
первые шаги в их опасном ремесле, когда Бестужев ещё и на свет-то не появился…
— Слушаюсь, — сказал Бестужев шутливо. — Вам
виднее, Аркадий Михайлович.
— Ну вот и прекрасно, что всё устроилось, —
Гартунг наконец поднялся, высокий, без капли возрастной сутулости, осанкой
напоминавший настоящего вельможу былых времён. — Экипаж ждёт…