– Ты не можешь, – выговорил я. Попытался представить, что получится, и не смог. Некогда существовало трое богов, и они создали все царства. Если их станет меньше трех – все прекратится. А если станет больше… – Ты не можешь! Даже если сила не разорвет тебя на части.
– А тебя это заботит? – Каль опустил сердце, его улыбка увяла. Теперь в нем проявлялся гнев; недавние сдержанность и печаль куда-то подевались. Он наконец-то принял свою природу, и в победный миг это наделило его могуществом. Пожалуй, даже будь я прежним, сейчас я испугался бы его. Чревато бросать вызов элонтиду в подобный момент. – Тебе разве не наплевать на меня, Сиэй?
– Срань демонская, я обо всем живом беспокоюсь! То, что ты, дурак, замышляешь…
Он действительно собирался устроить вселенский кошмар. Мечтать о таком не стал бы ни один богорожденный, а если бы и стал, то ни за что бы не сознался. За целую вечность Вихрь породил всего лишь троих богов – и все. Как знать, случится ли ему – и если да, то когда? – неожиданно извергнуть еще одного? То, что мы называем вселенной, – собрание реальностей и воплощений – родилось из вражды и любви Троих и их необычайно искусного сознательного труда. Оно слишком нежное и хрупкое, чтобы выдержать нашествие еще и четвертого. Сами Трое, конечно, уцелеют, и приспособятся, и создадут новую вселенную, основанную еще и на могуществе нового бога. Но все прежнее бытие, включая богорожденных и царство смертных, будет обречено.
Облик Каля расплылся, и он внезапно оказался прямо передо мной. Точнее, его нога стояла у меня на груди, а я лежал плашмя, прижатый к земле. Здоровой рукой я пытался ухватить его ногу в сапоге, но пальцы соскальзывали с гладкой кожи, созданной божественной волей. Я вообще продолжал дышать лишь благодаря мягкой земле: мой торс промял ее, вместо того чтобы сплющиться.
Каль склонился надо мной, продолжая сдавливать мне легкие. У меня потекли слезы, а сквозь них я кое-как видел узкие глубокие щелки на плосковатом лице: глаза у него были теманские, вроде моих, только куда холоднее. А еще они были зелеными. Как у меня.
…как у Энефы…
– Что, страшно?
Он склонил голову прямо-таки с искренним любопытством и нагнулся еще ниже. Я слышал, как постанывали мои ребра, готовые вот-вот затрещать. Но я умудрился приподнять голову, напрягая все мышцы так, что вздулись жилы на шее. Я начисто забыл про ребра, потому что теперь Каль был достаточно близко и я очень хорошо видел его глаза, и когда его зрачки превратились в две узкие смертоносные щелки…
…как у Энефы нет нет КАК У МЕНЯ…
Я попытался закричать.
– Уже поздно переживать обо мне, отец, – сказал он.
И это слово пролилось в мой разум каплей жгучего яда, и окутавшая память пелена разлетелась в клочки.
Каль исчез, а что было потом, я толком не помню. Слишком уж было больно.
Но когда я пришел в себя, то оказался на тридцать лет старше…
Книга четвертая
Совсем без ног в полночь
А случилось вот что.
В самом начале существовали трое богов. Сперва пришли Нахадот и Итемпас – враги, потом любовники, и эпохи неслись мимо них, и они были счастливы.
Появление Энефы разбило выстроенную ими вселенную. Они оправились от потрясения, приветствовали Энефу и все выстроили заново, еще лучше прежнего. Вместе они обрели силу. Однако бо́льшую часть того времени оставались ближе друг к другу, чем к своей младшей сестре. А она, как водится у богов, сделалась одинока.
Она пыталась полюбить меня. Но она была богиня, а я – всего лишь богорожденный, и наше первое сближение едва не погубило меня. Я попробовал снова. Я всегда был упрямым – твердолобым, как выражаются маро. Я бы продолжал и дальше, но Энефа в своей мудрости узрела истину: богорожденному не стать истинным богом. Я был низшим относительно нее существом. Если ей суждено однажды заполучить кого-то, принадлежащего лишь ей, придется ей отбивать одного брата у другого.
И она преуспела – много столетий спустя, с Нахадотом. И это породило цепочку событий, приведших к Войне богов.
Но и от меня она не стала отворачиваться совсем. Она не была чувственной возлюбленной, больше думала о практической пользе, а я оказался лучшим из произведенных ею боженят. Мне следовало бы возгордиться, когда она решила вырастить дитя из моего семени…
…если бы существование этого дитяти едва не убило меня.
И она предприняла меры, чтобы спасти нас обоих. Для начала она занялась мной: я буквально распадался, сжигаемый, как пожаром, своей неожиданной и нежеланной зрелостью. Прикосновение… заново сотканная память… шепот: «Забудь». Когда я перестал знать, что стал отцом, исчезла и опасность. Я был исцелен.
Она скрыла от меня дитя. Куда – не знаю. Наверное, в какое-то иное царство. И заперла его там, чтобы оно – то есть он, Каль, – росло здоровым и в безопасности. Вот только выбраться оттуда он не мог. И торчал там один, ведь он не должен был встречаться с другими богами. Иначе и от меня не удалось бы скрывать его существование.
Вероятно, Энефа навещала его, чтобы он не спятил от одиночества. А может, он был для нее всего лишь одним в бесконечной череде опытов и она отстраненно наблюдала за ним, пока он плакал и звал ее? Или, наоборот, приблизила, сделав новым возлюбленным?..
Истины теперь не узнать, ведь она умерла. А я сижу и гадаю, ведь я как-никак его отец.
Суть в том, что, каким бы ни был расклад, факта существования Каля он не отменяет, а из этого факта и произросли наши нынешние проблемы. Незаметные цепи, опутавшие мой разум, и мощные прутья темницы Каля разом ослабли, когда жизнь Энефы истекла из дрожащих рук Темпы. Они еще держались, но лишь до тех пор, пока Йейнэ не приняла в себя и плоть, и душу Энефы. Лишь это в некотором смысле окончательно убило Энефу. Спали цепи, рухнули решетки.
И Каль, сын смерти и озорства, господь возмездия, вырвался на волю по всем царствам. И восстановление моей памяти сделалось вопросом времени.
В общем-то, невелика важность. Я так и так умираю.
19
Ох и хреново же мне было, когда я очнулся…
Я лежал в постели, в одной из комнат нового дворца. Стояла ночь, стены мягко светились, только куда страннее, чем в Небе. Темные завитки внутри день-камня приглушали свет, лишь искорки белого действительно мерцали, точно крохотные звезды. Тускловато, зато красиво. Кто-то зажег светильники, подвешенные на настенных петлях (не иначе специально для этого созданных). Я чуть не рассмеялся, глядя на них. Похоже, впервые за две тысячи лет Арамери придется пользоваться свечками, как обычному люду!
Только посмеяться у меня не получилось, потому что в горле у меня что-то торчало. Приложив некоторое усилие, я ощупал лицо и обнаружил какую-то трубку, торчащую изо рта и удерживаемую повязкой. Я попытался вытащить ее и едва не задохнулся.