– Бывает, кое-что и придет в голову, – уклончиво ответил он.
– Да, я слышала, что порой вам приходят в голову разные
мысли. Вероятно, нестандартные?
– Иногда мне давали понять, что я паршивая овца, –
рассмеялся Стэффорд Най.
Старуха Шарлотта хихикнула:
– Вы иногда не прочь высказаться начистоту, правда?
– Что толку притворяться? Скрывай не скрывай, все равно рано
или поздно становится все кому-то известно.
Она взглянула ему в глаза:
– Чего вы хотите от жизни, молодой человек?
Он пожал плечами. Опять нужно отвечать наобум и не
ошибиться.
– Ничего, – ответил он.
– Ну-ну, неужели вы думаете, что я этому поверю?
– Можете спокойно поверить. Я не честолюбив. Разве я кажусь
честолюбивым?
– Признаюсь, нет.
– Я только хочу жить весело, с комфортом, чтобы есть, в меру
выпивать и иметь друзей, общество которых доставляло бы мне удовольствие.
Старуха подалась всей своей массой вперед, несколько раз
моргнула и заговорила, и голос ее теперь звучал совсем иначе, с каким-то
присвистом:
– Вы умеете ненавидеть? Способны ли вы на ненависть?
– Ненавидеть – пустая трата времени.
– Так-так. На вашем лице нет недовольных морщин, это правда.
И все-таки я думаю, что вы готовы ступить на некую стезю, которая приведет вас
в некое место, и вы пойдете вперед улыбаясь, будто бы вас ничто не волнует, и
все же в конце концов, если у вас будут правильные советчики и правильные
помощники, вы, может быть, получите то, чего хотите, если, конечно, вы способны
хотеть.
– А кто не способен? – Сэр Стэффорд слегка покачал головой.
– Вы видите слишком много. Даже чересчур много.
Лакеи распахнули дверь:
– Обед подан.
В том, что за этим последовало, было что-то поистине
королевское. В дальнем конце помещения распахнулись высокие двери, ведущие в
залитый ярким светом зал для торжественных приемов, с расписным потолком и
тремя огромными люстрами. К графине с обеих сторон подошли две пожилые дамы в
вечерних платьях, седые волосы тщательно уложены в высокие прически, на каждой
– брошь с бриллиантом, и все же Стэффорду Наю они чем-то напоминали тюремных
надзирательниц. Они, подумал он, не столько охранницы, сколько первоклассные
сиделки, отвечающие за здоровье, туалет и прочие интимные подробности
существования графини Шарлотты. Почтительно поклонившись, они подхватили
сидящую женщину под руки, и с легкостью, объясняющейся их долгим опытом и ее
собственным усилием, которое, несомненно, было максимальным, она величаво
поднялась на ноги.
– Мы идем обедать.
Поддерживаемая двумя помощницами, она пошла впереди. Стоя
она была еще больше похожа на глыбу трясущегося желе и все же имела
внушительный вид. Ее даже в мыслях нельзя было назвать просто жирной старухой:
она была важной персоной, знала, что она – важная персона, и всячески это
демонстрировала. Они с Ренатой последовали за тремя женщинами.
Входя в столовую, он подумал, что это скорее банкетный зал.
Там выстроилась охрана – рослые, светловолосые парни в униформе. Когда вошла
Шарлотта, раздался лязг: разом вытащив из ножен мечи, они подняли их и
скрестили, образовав коридор; помощницы отпустили Шарлотту, и она, с трудом
сохраняя равновесие, двинулась одна по этому коридору к стоявшему во главе
длинного стола широкому резному креслу, украшенному золотом и обитому золотой
парчой. Похоже на свадебную процессию, подумал Стэффорд Най, свадьбу военного
моряка или офицера. Да, в точности как офицерская свадьба, правда без жениха.
Все охранники были прекрасно сложены, и каждому из них, как
показалось Стэффорду Наю, было не больше тридцати. Красивые лица, пышущие
здоровьем, никто не улыбался, все были абсолютно серьезны, были – он попытался
подобрать слово – да, они были искренне преданны. Нет, это даже не военная
процессия, скорее религиозная. Появились приближенные, старомодные, словно из
прошлой, довоенной жизни этого замка. Зрелище напоминало сцену из грандиозной
исторической пьесы. И над всем этим царила, восседая во главе стола в своем
кресле, или на троне, как его ни назови, не королева и не императрица, а просто
старуха, примечательная главным образом своей невиданной тучностью и крайним
безобразием. Кто она? Что она здесь делает и почему?
Зачем весь этот маскарад, зачем эти бравые гвардейцы? К
столу стали подходить гости. Они кланялись чудовищу на троне и рассаживались по
местам. На всех были обычные туалеты. Никого не представляли.
Стэффорд Най по давней привычке оценивать людей попытался
догадаться, кто есть кто, и разглядел множество разных типов: там определенно
было несколько юристов, вероятно, бухгалтеры или финансисты, один-два армейских
офицера в штатском. Все они, очевидно, были домочадцами, но, по старинному
выражению, «сидели на нижнем конце стола».
Подали еду: огромную голову кабана в заливном, оленину,
освежающее лимонное мороженое, великолепный громадный торт с невероятным
количеством крема.
Огромная женщина ела жадно, с наслаждением поглощая все
подряд. Вдруг снаружи раздался рев мощного мотора первоклассной спортивной
машины, которая белым силуэтом промелькнула в окне. Караул в зале громко
воскликнул: «Хайль! Хайль! Хайль Франц!»
Все встали, и только старуха осталась неподвижно сидеть на
своем возвышении, высоко подняв голову. Новое волнение пронизало зал.
Другие гости, или домочадцы, кто бы они ни были, исчезли
подобно тому, как ящерицы исчезают в трещинах стен. Золотоволосые парни
образовали новую фигуру, выхватили мечи и салютовали своей покровительнице, она
кивнула; мечи вернулись в ножны, караул развернулся и строевым шагом удалился.
Она проследила за ними взглядом, посмотрела на Ренату, затем на Стэффорда Ная.
– Что вы о них думаете? Мои мальчики, мои юные солдаты, мои
дети. Да, мои дети. Найдется ли у вас слово, которое бы к ним подошло?
– Думаю, да. Они великолепны, – ответил он, обращаясь к ней
как к королеве. – Они великолепны, мадам.
– Ах! – Она кивнула и улыбнулась, при этом ее лицо
сморщилось, и она стала точь-в-точь похожа на крокодила.
Ужасная женщина, страшная, невероятная, невыносимая. Неужели
это все происходит наяву? Быть не может. Наверное, он опять в театре и смотрит
пьесу.
Дверь вновь с грохотом распахнулась, и отряд юных
желтоволосых суперменов промаршировал в зал. На этот раз они не размахивали
мечами, а пели, и пение их было необычайно прекрасным.