Лицо Питерса тут же приняло мрачное выражение.
– Не рассчитывайте на это, – посоветовал он. – Внутри у меня
вполне достаточно ненависти. Поверьте, есть вещи, которые нужно ненавидеть.
Общее собрание, как назвала его мисс Дженсен, состоялось
после обеда в большом лектории.
Публика не включала, так сказать, «технический персонал»:
лаборантов, балетную труппу, прислугу и небольшую группу весьма эффектных
проституток, которые удовлетворяли сексуальные потребности неженатых
сотрудников и не поддерживали никаких отношений с другими женщинами.
Сидя рядом с Беттертоном, Хилари с любопытством ожидала
появления на трибуне полумифической фигуры директора. На ее вопросы о личности
руководителя организации Том Беттертон давал уклончивые, весьма неопределенные
ответы.
– Смотреть там особенно не на что, – сказал он. – Но у него
дар воздействия на слушателей. Вообще-то я видел его всего дважды. Директор
редко показывается на людях. Конечно, чувствуется, что это замечательный
человек, но понятия не имею почему.
Судя по почтительному тону, которым говорили о директоре
мисс Дженсен и некоторые другие женщины, Хилари воображала себе богоподобного
мужчину с золотистой бородой и в белой мантии.
Она была удивлена, когда публика поднялась с мест при виде
довольно грузного темноволосого человека средних лет, неторопливо взошедшего на
трибуну. У него была внешность заурядного бизнесмена из Мидленда, хотя
определить его национальность было трудно. Он обращался к слушателям на трех
языках, переходя с одного на другой и никогда не повторяясь в точности.
Директор одинаково бегло говорил по-французски, по-английски и по-немецки.
– Позвольте мне прежде всего, – начал он, – приветствовать
наших новых коллег, присоединившихся к нам.
И директор в нескольких словах воздал уважение каждому из
вновь прибывших.
После этого он заговорил о целях и задачах организации.
Позднее Хилари обнаружила, что не может более-менее точно
припомнить его слова. Возможно, потому, что сами по себе они были пустыми и
банальными, хотя в его устах звучали совсем по-другому.
Хилари вспомнила рассказ подруги, которая перед войной жила
в Германии, о том, как она из любопытства пошла на митинг послушать «этого
нелепого Гитлера» и обнаружила, что истерически рыдает, охваченная водоворотом
эмоций. Каждое слово казалось мудрым и вдохновляющим, но потом она припоминала
только банальные фразы.
Нечто в этом роде произошло и теперь. Сама того не желая,
Хилари ощущала волнение и душевную приподнятость. Директор говорил очень
просто. В основном его речь касалась молодежи, в которой заключалось будущее
человечества.
– В прошлом ведущими силами были капитал, престиж,
влиятельные семейства. Но сегодня сила в руках молодых – в мозгах химиков,
физиков, врачей… Из лабораторий выходит мощная разрушительная сила, располагая
которой вы можете сказать: «Подчинитесь или погибнете!» Эта сила не должна
принадлежать какой-то одной нации – она должна находиться в руках ее
создателей. Собрать их – задача нашей организации. Вы прибыли сюда из разных
частей света, принеся с собой ваши знания и таланты и вашу молодость! Здесь нет
никого старше сорока пяти лет. Настанет день – и мы создадим мозговой трест
науки. Тогда мы сможем управлять мировыми процессами. Мы будем отдавать
распоряжения капиталистам и монархам, армиям и промышленным предприятиям. Мы
подарим человечеству Pax scientifica.
[34]
Все дальнейшее было выдержано в том же духе. Однако не речь,
а оратор сумел зажечь аудиторию, которая осталась бы холодной и критически
настроенной, не будь она охвачена волной неведомых эмоций.
– Мужество и победа! – решительно закончил директор. –
Доброй ночи!
Хилари вышла из зала спотыкаясь, словно пребывала в каком-то
воодушевляющем сне, и видела те же чувства на окружающих ее лицах. Эрикссон
восторженно вскинул голову, его бесцветные глаза сверкали.
Потом она почувствовала на своей руке руку Энди Питерса и
услышала его шепот:
– Поднимемся на крышу. Нам нужен свежий воздух.
Они молча поднялись на лифте и вышли на пальмовую аллею под
звездным небом. Питерс глубоко вздохнул.
– Это как раз то, что нам нужно, – сказал он. – Воздух,
чтобы развеять облака восторга.
Хилари тоже вздохнула. Ей все еще казалось, будто она видит
сон.
Питерсон взял ее за руку:
– Стряхните этот дурман, Олив.
– Облака восторга, – повторила Хилари. – То, что мы слышали,
и в самом деле походило на это.
– Говорю вам, очнитесь! Будьте женщиной! Вернитесь на землю
– к реальной жизни. Когда отравляющий эффект «газа восторга» пройдет, вы
осознаете, что слышали все тот же вздор.
– Но такие прекрасные идеалы…
– К черту идеалы! Обратитесь к фактам. Молодость и мозги –
аллилуйя! Ну и что собой представляют эти самые молодость и мозги? Хельга
Неедхайм – черствая эгоистка. Торквил Эрикссон – непрактичный мечтатель. Доктор
Баррон продаст на живодерню родную бабушку, чтобы получить оборудование для
своей работы. А я – обычный парень, как вы сами сказали, умеющий возиться с
пробирками и микроскопом, но не имеющий никаких талантов к руководству паршивым
офисом, не говоря уже о целом мире! Или ваш муж – человек, чьи нервы напряжены
до предела и который не может думать ни о чем, кроме грозящего ему возмездия. Я
привел в пример людей, которых знаем мы оба, но здесь все такие – во всяком
случае, те, с которыми мне приходилось сталкиваться. Некоторые из них гении в
своей области, но никак не в качестве руководителей мироздания! То, что мы с
вами слышали, – зловредная чушь!
Хилари села на бетонный парапет и провела рукой по лбу.
– Пожалуй, вы правы, – сказала она. – Но облака восторга все
еще плывут. Как это удается директору? Должно быть, он сам верит в то, что
говорит.
– Такие вещи всегда кончаются одинаково, – мрачно произнес
Питерс. – Появляется безумец, который считает себя Богом. В истории такое
случалось множество раз, причем достигало успеха. Сегодняшняя лекция едва не
подействовала даже на меня, а о вас и говорить не приходится. Если бы я не
вытащил вас сюда… – Внезапно его поведение изменилось. – Наверное, мне не
следовало так поступать. Беттертон сочтет это странным.
– Не думаю. Сомневаюсь, что он вообще обратит на это
внимание.
– Я вам сочувствую, Олив. Для вас, должно быть, сущий ад
видеть, как он опускается все ниже.