Доктор Лайднер проводил меня в мою комнату — хотел
убедиться, что я хорошо устроена.
Он сердечно пожал мне руку и пылко сказал:
— Вы ей понравились, миссис Ледерен. Она почувствовала к вам
расположение. Я так рад. Уверен, теперь все будет хорошо.
Его пылкость показалась мне почти мальчишеской.
Я и сама понимала, что пришлась по душе миссис Лайднер, и
была рада этому.
Однако уверенности доктора Лайднера я не разделяла. За всем
этим что-то кроется, думала я, чего, возможно, и он не знает.
Я остро ощущала это “что-то” — оно как бы витало в воздухе.
Постель у меня оказалась вполне удобной, однако спала я не
слишком хорошо. Сомнения не оставляли меня.
В голове вертелись строчки из стихотворения Китса
[10]
,
которое меня заставляли заучивать в детстве. Какие-то слова выпали из памяти, и
это не давало мне покоя. Я всегда ненавидела это стихотворение, наверное,
потому, что меня принуждали его учить, а мне так не хотелось. А вот тут,
проснувшись вдруг среди ночи, я впервые почувствовала красоту этих строк.
“Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален.., как там дальше?.,
бледен, одинок…”.
[11]
У меня перед глазами вставало лицо рыцаря.., или нет, не
рыцаря, а мистера Кэри.., мрачное, напряженное, темное от загара, оно
напоминало лица тех несчастных юношей, которых мне, еще девочке, приходилось
видеть во время войны. Мне стало жаль его.., а потом я снова уснула. Мне
снилась “La Belle Dame sans merci” в образе миссис Лайднер, она поникла в
седле, с вышиванием в руках.., потом лошадь споткнулась.., а кругом были все
кости, кости, покрытые воском… Я проснулась, вся дрожа, мурашки бегали у меня
по спине. Впредь никогда не стану есть карри на ночь.
Глава 7
Человек за окном
Вероятно, лучше сразу повиниться в том, что в моем
повествовании отсутствуют приметы местного антуража. В археологии я ничего не
смыслю и не уверена, что хочу ликвидировать этот пробел в моем образовании.
Возиться с тем, что погребено, с чем давно покончено, представляется мне
занятием довольно бесцельным. Мистер Кэри сказал мне как-то, что археолог
должен быть наделен особой страстью, чего у меня нет и в помине. Не сомневаюсь,
что он совершенно прав.
В первое же утро мистер Кэри спросил, не хочу ли я
посмотреть дворец, который он.., эскизный план которого — кажется так? — он
вычерчивает. Хотя, признаться, никак не возьму в толк, как можно представить
себе то, что существовало много сотен лет назад! Разумеется, я с готовностью
согласилась и, по правде сказать, была даже немного взволнована — ведь этому
дворцу почти три тысячи лет. Интересно, какие же были дворцы в древние времена,
похожи ли они на те, что я видела в гробнице Тутанхамона
[12]
в стенных
росписях. Каково же было мое удивление, когда вместо дворца мне показали просто
кучи земли и стены фута два высотой — и все! Мистер Кэри пустился объяснять:
здесь был огромный двор, а здесь покои, вот лестница наверх, вот комнаты,
которые выходили во внутренний двор. Интересно, откуда он все это взял, думала
я, но вслух, разумеется, ничего не сказала — с моей стороны это было бы
невежливо. Однако какое жестокое разочарование постигло меня! Раскопки
показались мне просто кучами земли — ни мрамора, ни золота, ничего мало-мальски
примечательного. Если дом моей тетки в Криклвуде когда-нибудь рухнет от
старости, уверяю вас, развалины будут выглядеть куда более живописно! А эти
древние ассирийцы
[13]
, или как их там, ведь они называли себя царями. Поводив
меня по своему “дворцу”, мистер Кэри передал меня с рук на руки отцу Лавиньи.
Этого человека я немного побаивалась — как-никак монах, да к тому же иностранец.
И голос у него какой-то замогильный. Однако он оказался на редкость
добродушным, хотя и несколько рассеянным. Порой у меня возникало странное
чувство, что он почти так же чужд всей этой археологии, как и я.
Миссис Лайднер потом объяснила мне все. Отца Лавиньи,
сказала она, интересуют только “памятники письменности”, так это называется.
Эти древние люди писали вполне осмысленно, на глиняных дощечках, но не буквами,
а такими смешными детскими значками. Попадаются даже учебные таблички — на
одной стороне пишет учитель, а на другой — ученик, который старается подражать
ему. Признаться, эти таблички показались мне довольно забавными — было в них
нечто.., трогательное, не знаю, понятно ли я выражаюсь.
Мы с отцом Лавиньи обошли все раскопки, и он показал мне
места, где находились храмы, дворцы, частные дома и древнее аккадское
[14]
кладбище. У отца Лавиньи очень своеобразная манера рассказывать — не договорив
об одном, он перескакивает на другое.
— Почему, собственно, вы приехали сюда? Что, миссис Лайднер
серьезно больна? — спросил он между прочим.
— Не то чтобы серьезно… — осторожно отвечала я.
— Странная она женщина. Опасная.
— В каком смысле? — удивилась я. — Что значит “опасная”?
Он задумчиво покачал головой.
— Мне кажется, она безжалостная. Да, она может быть
абсолютно безжалостной.
— Простите меня, — сказала я. — По-моему, это чепуха.
Он снова покачал головой.
— Вы не знаете женщин, как знаю их я. Для монаха довольно
странное высказывание, подумала я. Хотя, конечно, чего он только не наслушался
на исповедях. И все же я была несколько озадачена, я ведь не знаю, дозволено ли
монахам исповедовать, или это делают только священники. А он, я думаю, монах, с
этой его длинной шерстяной рясой, взметающей пыль, с четками, с глухим,
загробным голосом!
— Да, она может быть безжалостной, — повторил он задумчиво.
— Я в этом уверен. Она ведь точно мраморная, холодна, неприступна… И тем не
менее чего-то она боится. Интересно, чего?
Да, подумала я, неплохо бы нам всем знать, чего она боится?
Доктор Лайднер, возможно, что-то знает, а больше, пожалуй,
никому ничего не известно.