Да, уверен, что будет. Мы сейчас же придем.
Он повесил трубку и поглядел на Пуаро:
— Это дочь. Дочь мадам Жизели приезжала к нему, чтобы
заявить о правах на наследство.
— Откуда же она приехала?
— Из Америки, насколько я понял. Тибо пригласил ее для
делового разговора приехать к половине двенадцатого. Он полагает, что и мы
зайдем на минутку.
— Ну, разумеется. Мы немедленно отправляемся... Я только
оставлю записку для мадмуазель Грей.
Мсье Пуаро торопливо написал:
«Неожиданное событие заставляет меня выйти из дому. Если
позвонит или придет мсье Жан Дюпон, будьте с ним любезны. Говорите пока о
носках и пуговицах, но только не о доисторических гончарных изделиях. Он в
восторге от вас, но он интеллигентен!
До встречи.
Эркюль Пуаро».
— А теперь идемте, мой друг, — сказал он, вставая. — Это
именно то, чего я ждал: на сцену вышел еще один неясный пока для нас персонаж,
существование которого я все время смутно предчувствовал. Теперь очень скоро —
можно будет разобраться во всем!
Мэтр Тибо встретил Пуаро и Фурнье чрезвычайно приветливо.
После обмена любезностями и вежливыми вопросами и ответами адвокат перешел к
беседе о наследнице мадам Жизели.
— Вчера я получил письмо, — сказал он, — а сегодня утром
увидел эту молодую леди. Мадмуазель Морисо — вернее, миссис Ричардс, ибо она
замужем, — двадцать четыре года. У нее есть документы, подтверждающие ее
личность.
Мэтр Тибо открыл лежащее перед ним досье. Показал Пуаро
копию свидетельства о браке Джорджа Лемана и Мари Морисо — оба были из Квебека.
На бумаге стояла дата — 1910 год. Было здесь также
свидетельство о рождении Анны Морисо Леман и некоторые другие документы и
бумаги.. Тибо закрыл досье.
— Насколько я могу составить целое из частей, — сказал он, —
Мари Морисо была гувернанткой или портнихой в то время, как встретила этого
самого Лемана. По-моему, он оказался плохим человеком, бросил ее вскоре после
свадьбы; она снова взяла себе свою девичью фамилию... Ребенок был оставлен в
Квебеке, в «Институте Марии», где его и воспитали. Мари Морисо, или Мари Леман,
вскоре покинула Квебек — я полагаю, не одна, а с мужчиной, — и уехала во
Францию. Время от времени она присылала оттуда деньги для дочери и в конце
концов перевела крупную сумму наличными для вручения Анне по достижении
двадцати одного года. В то время Мари Морисо, или Леман, жила, без сомнения,
беспорядочной, распутной жизнью и почитала за лучшее не поддерживать каких бы
то ни было родственных отношений.
— Каким же образом девушка узнала о наследстве?
— Мы помещали объявления в различных газетах. Одна из газет
попала в руки начальнице «Института Марии», и та написала или телеграфировала
миссис Ричарде, которая находилась в то время в Европе, но собиралась
возвратиться в Штаты.
— Кто такой этот Ричардс?
— Я пришел к выводу, что он американец или канадец из
Детройта; его профессия — производство хирургических инструментов.
— Он сопровождал жену?
— Нет, он все еще в Америке.
— Может ли миссис Ричардс пролить некоторый свет на
возможные причины убийства матери? Адвокат покачал головой.
— Она ничего о ней не знает. Даже не помнит девичьей фамилии
матери, хотя начальница упоминала об этом.
— Похоже, — сказал Фурнье, — что появление на сцене дочери
ничем не поможет в раскрытии убийства. Должен признать, что я так и полагал. Я
сейчас занят совсем другим. Мои расследования свелись к выбору одного из трех
лиц.
— Четырех, — сказал Пуаро.
— Вы считаете, что четырех?
— Не я считаю, что их четыре, а согласно вами же выдвинутой
версии, вы не можете ограничиться тремя. — Пуаро сделал несколько быстрых
движений руками: — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Не забывайте о
флейте, мой друг.
У Фурнье вырвался было возглас, но в это время открылась
дверь и пожилой клерк пробормотал:
— Леди возвратилась.
— А-а, — сказал Тибо. Теперь у вас будет возможность лично
увидеть наследницу. Входите, мадам. Позвольте представить вам мсье Фурнье из
сыскной полиции, который уполномочен вести во Франции следствие по делу о
смерти вашей матери. А это мсье Эркюль Пуаро, чье имя, быть может, знакомо вам,
он также любезно сотрудничает с нами. А это, господа, мадам Ричардс. Дочь
Жизели была смуглой, темноволосой молодой женщиной, одетой изящно, модно и
просто. Она всем по очереди пожала руки, пробормотав при этом несколько не
совсем понятных слов.
— Боюсь, господа, что я мало чувствую себя дочерью. Я всю
жизнь была сиротой.
Отвечая на вопросы Фурнье, она тепло и с благодарностью
отзывалась о матушке Анжелике, начальнице «Института Марии».
— По отношению ко мне эта женщина всегда была воплощением
доброты.
— Когда вы покинули «Институт», мадам?
— Едва мне исполнилось восемнадцать, мсье. Я начала
зарабатывать на жизнь. Одно время была маникюршей. Служила в заведении, где
шили дамское платье. Будущего мужа впервые встретила в Ницце. Он тогда
возвращался в Штаты. Потом он приехал по делам в Голландию, и мы поженились в
Роттердаме, месяц назад. К несчастью, ему нужно было уехать по делам обратно в
Канаду. Я задержалась, но теперь собираюсь присоединиться к нему.
Анна Ричарде говорила по-французски легко и бегло. Она была
больше француженкой, чем англичанкой.
— Как вы узнали о трагедии?
— Разумеется, я узнала обо всем из газет, но я даже
представить себе не могла, что жертвой была моя мать. Затем здесь, в Париже, я
получила телеграмму от матушки Анжелики; начальница сообщила мне адрес мэтра
Тибо и напомнила девичью фамилию моей матери.
Поговорили еще немного, но было ясно, что миссис Ричарде не
окажет большой помощи в поисках убийцы. Она ничего не знала ни о жизни матери,
ни о ее деловых связях. Узнав название отеля, в котором поселилась Анна Морисо,
Пуаро и Фурнье распрощались и вышли.
— Вы разочарованы, mon vieux, — сказал Фурнье. — У вас была
на уме какая-то мысль? Вы подозревали, что эта девушка самозванка! Или, может,
подозреваете и сейчас?
Пуаро обескураженно покачал головой.
— Нет, я не думаю, что она самозванка. Доказательства ее
личности достаточно правдоподобны... Однако... Странно... У меня такое чувство,
словно я где-то ее уже видел... Или она напоминает мне кого-то...