– Для вас, Гастингс, – сказал он, – все кажется избыточным,
если превышает возможности вашего собственного воображения; что касается меня,
я согласен с этим джентльменом. Но прошу вас, мсье, продолжайте!
– Чего именно он надеется достичь посредством всех этих
событий, я не могу сказать с уверенностью, – снова заговорил мистер Инглз. – Но
я предполагаю, что его одолела та же болезнь, которой страдали величайшие умы
от Акбара и Александра до Наполеона, – жажда власти и личного верховенства.
Вплоть до недавних времен для завоевания были необходимы армии, однако в этом
веке беспокойные люди вроде Ли Чанг Йена могут использовать другие средства. У
меня есть доказательства, что в его распоряжении имеются неограниченные суммы
для подкупа и пропаганды, и есть признаки того, что он завладел некоей научной
силой, куда более мощной, чем мог бы вообразить мир.
Пуаро слушал мистера Инглза с самым пристальным вниманием.
– А в Китае? – спросил он. – На Китай тоже распространяются
его интересы?
Его собеседник энергично кивнул.
– Да, – сказал он. – Хотя у меня нет доказательств, которые
признал бы суд, я могу говорить на основании собственных знаний. Я лично знаком
с каждым, кто хоть что-то представляет собой в сегодняшнем Китае, и поэтому
заявляю вам: те люди, которые постоянно появляются на глазах у публики, значат
очень мало или не значат вовсе ничего. Они марионетки, танцующие на веревочках,
а руководит ими рука искусного мастера, и это рука Ли Чанг Йена. Он сегодня –
главный направляющий мозг Востока. Мы не понимаем Восток… мы никогда его не
поймем; но Ли Чанг Йен – его животворящий дух. Это не значит, что он стоит в
свете рампы – о нет, ничего подобного; он вообще никогда не покидает свой
дворец в Пекине. Но он дергает за ниточки – да, именно так, дергает за ниточки,
и что-то происходит вдали от него.
– Но неужели никто не пытается сразиться с ним? – спросил
Пуаро.
Мистер Инглз наклонился вперед, крепко сжав подлокотники
кресла.
– Четверо пытались за последние четыре года, – медленно
проговорил он. – Люди сильные, честные, чрезвычайно умные. У каждого из них
была возможность так или иначе нарушить планы китайца. – Он замолчал.
– Ну, и?… – спросил я.
– Ну, они все умерли. Один из них написал статью, в которой
упомянул имя Ли Чанг Йена в связи с беспорядками в Пекине, и через два дня его
зарезали прямо на улице. Его убийцу так и не нашли. С двумя другими произошло
нечто подобное. В речах или статьях, или просто в личной беседе каждый из них
связал имя Ли Чанг Йена с бунтом или революцией, и в течение недели после столь
неблагоразумных поступков они умерли. Одного отравили; второй умер от холеры,
причем это был единственный случай, отнюдь не эпидемия. Еще одного якобы просто
нашли мертвым в собственной постели. В последнем случае причины смерти вроде бы
не были определены, однако врач, осматривавший тело, рассказал мне, что труп
был обожжен и сморщен, как если бы сквозь него пропустили электрический заряд
огромной силы.
– А Ли Чанг Йен? – спросил Пуаро. – Само собой, к нему не
вело никаких следов, но ведь должны быть какие-то признаки его связи с этими
делами?
Мистер Инглз передернул плечами:
– Ох, признаки… Ну да, конечно. Мне в конце концов удалось
отыскать человека, который согласился кое-что рассказать, – это был блестящий
молодой химик, китаец, и он был из людей Ли Чанг Йена. Он пришел однажды ко
мне, этот химик, и я увидел, что он находится на грани нервного срыва. Он
намекнул мне на некие эксперименты, в которых он участвует и которые проводятся
во дворце Ли Чанг Йена под руководством самого мандарина, – эксперименты на
китайских кули, и в ходе этих экспериментов проявляется потрясающее равнодушие
к жизни и страданиям людей. Нервы химика были до предела натянуты, он пребывал
в состоянии хронического ужаса. Я уложил его в постель в комнате на верхнем
этаже собственного дома, намереваясь расспросить как следует на другой день… и
это, конечно, было глупостью с моей стороны.
– Но как они его достали? – резко спросил Пуаро.
– Этого я никогда не узнаю. Я проснулся в ту ночь и
обнаружил, что дом охвачен огнем, и мне просто повезло, что я не погиб.
Следствие установило, что огонь невиданной силы внезапно вспыхнул на верхнем
этаже, и останки моего молодого химика превратились в пепел.
По той горячности, с которой говорил мистер Инглз, я без
труда догадался, что он оседлал любимого конька, и он тоже это осознал, потому
что виновато рассмеялся.
– Но, конечно же, – сказал он, – у меня нет никаких
доказательств, и вы, как и все прочие, можете просто сказать, что я слегка
свихнулся.
– Напротив, – тихо возразил Пуаро, – мы имеем все причины
верить вашей истории. Мы немало заинтересованы в сведениях о Ли Чанг Йене.
– Очень странно, что вы знаете о нем. Я и вообразить не мог,
что хотя бы одна душа в Англии о нем слышала. Мне бы очень хотелось узнать, как
вы столкнулись с этим именем… если это не слишком нескромно с моей стороны.
– Ничуть, мсье. Некий человек пришел ко мне домой. Он
пребывал в состоянии шока, но сумел сказать достаточно, чтобы заинтересовать
нас Ли Чанг Йеном. Он описал четверых людей – Большую Четверку – как
организацию, о какой до сих пор никто не мог бы и помыслить. Номер Первый – это
Ли Чанг Йен, Номер Второй – некий неведомый американец, Номер Третий – в равной
мере неведомая француженка, Номер Четвертый может быть назван палачом
организации – это Истребитель. Мой осведомитель умер. Скажите, мсье, вам вообще
знакомо это выражение – Большая Четверка?
– Не в связи с Ли Чанг Йеном. Нет, не могу сказать так. Но я
слышал это или читал… и совсем недавно… в каком-то неожиданном контексте. А,
вот что…
Он встал и подошел к лаковому инкрустированному шкафчику для
бумаг – то был самый изумительный экземпляр, какой мне когда-либо приходилось
видеть. Вернулся он с письмом в руке.
– Вот оно. Его прислал один старый моряк, с которым я
однажды столкнулся в Шанхае. Старый нечестивец, закосневший в грехе… но, должен
сказать, во хмелю он очень сентиментален. Я вообще-то принял это за пьяный
бред…
Он прочел вслух:
– «Уважаемый сэр,
Вы, возможно, и не помните меня, но Вы однажды помогли мне в
Шанхае. Помогите мне еще раз! Мне необходимы деньги, чтобы покинуть эту страну.
Я надеюсь, что хорошо спрятался здесь, но однажды они могут найти меня. Большая
Четверка, я хочу сказать. Это вопрос жизни и смерти. У меня денег много, но я
не осмеливаюсь взять их, поскольку боюсь навести их на свой след. Пришлите мне
пару сотен в письме. Я верну их, не сомневайтесь, клянусь в этом. Ваш слуга,
сэр,
Джонатан Уэлли».