– Бессмысленно это как-то.
– Докопаться бы только до мотива во всей этой
истории! – сказал Краддок. – Одно не вяжется с другим. Предположим,
задушенная женщина в саркофаге – Мартина, вдова Эдмунда Кракенторпа. Допустим.
Это на сегодняшний день более или менее подтверждается. Но где тут связь с
умышленным отравлением Альфреда? А ведь должна быть где-то здесь, внутри
семейства. Скажем, кто-то из них – маньяк, но даже это ничего не дает.
– В общем, да, – согласилась Люси.
– Во всяком случае, будьте осторожны, –
предупредил ее Краддок. – Помните, в доме есть отравитель, и, может
статься, кто-то из ваших подопечных там наверху не столько болен в самом деле,
сколько прикидывается.
Проводив Краддока, Люси медленно направилась опять наверх.
Возле дверей старика Кракенторпа ее остановил властный окрик, в котором из-за
болезни чуть поубавилось зычности.
– Девица! Эй, барышня, это вы? Подите сюда.
Люси вошла в комнату. Мистер Кракенторп, обложенный со всех
сторон подушками, покоился в постели. Для больного он, как отметила Люси,
выглядел на удивление бодро.
– Напустили полный дом всякой дряни, сестер этих
больничных, – пожаловался он. – Шныряют повсюду, распоряжаются,
меряют мне температуру, есть не дают того, что я хочу, – черт-те во что
это мне влетит! Скажите Эмме, пусть гонит их прочь! За мной прекрасно можете
ухаживать вы.
– Болеют все, мистер Кракенторп, – сказала
Люси. – Со всеми мне одной не справиться.
– Грибочки, – сказал мистер Кракенторп. –
Опаснейшая штука, грибы. Это все вчерашний суп. И это вы его готовили, –
сказал он осуждающе.
– Грибы были вполне доброкачественные, мистер
Кракенторп.
– Да я не виню вас, барышня, не виню. Такое случалось и
раньше. Один поганый гриб попадет – и готово дело. Заранее не угадаешь. Вы
хорошая девушка, я знаю. Нарочно делать такое на станете. А как Эмма?
– Сегодня уже получше.
– Угу. А Гарольд?
– Он тоже лучше себя чувствует.
– А что болтают, будто Альфред сыграл в ящик?
– Вам не должны были говорить об этом, мистер
Кракенторп.
Мистер Кракенторп закатился смехом – тоненьким, как ржание,
и безудержным, словно услышал что-то донельзя забавное.
– Я все слышу, – сказал он. – От старика
ничего не утаишь. Как ни пытайся. Стало быть, умер-таки Альфред? Не доить ему
больше меня и наследства тоже не видать. Только того и ждали, когда меня не
станет, в особенности Альфред. А теперь самого не стало. Удачная шутка, я
считаю.
– Не очень-то это красиво с вашей стороны, мистер
Кракенторп, – сурово сказала Люси.
Мистер Кракенторп снова залился смехом.
– Всех их переживу, – веселился он. – Вот
увидите, молодка! Увидите своими глазами!
Люси пошла к себе, взяла словарь и открыла на слове тонтина.
Потом захлопнула его и устремила задумчивый взгляд в одну точку.
2
– Не понимаю, почему вы решили прийти ко мне, –
желчно уронил доктор Моррис.
– Вы с давних пор знаете семью Кракенторпов, –
сказал инспектор Краддок.
– Да, правда, Кракенторпов я знавал всех. Джосаю
Кракенторпа помню по сей день. Твердый был орешек – хоть умом его бог не
обидел. Нажил кучу денег. – Доктор удобней пристроил в кресле свое
старческое тело, поглядывая на Краддока из-под косматых бровей. – Так вы,
стало быть, наслушались этого молодого балбеса Куимпера! Уж эти мне нынешние
ретивые врачи! Вечно у них идеи! Вбил себе в голову, что якобы кто-то пытается
отравить Лютера Кракенторпа. Вздор! Мелодрама! Ну, бывает у старика
расстройство желудка. Сам его лечил. Случалось это не так уж часто, и ничего
особенного здесь нет.
– Доктор Куимпер, – сказал Краддок, –
по-видимому, полагает, что есть.
– Не дело это, когда врач, изволите ли видеть,
«полагает». Что я, в конце концов, сам не распознал бы мышьяковое отравление?
– Очень многие известные врачи не могли, –
подчеркнул Краддок. – Взять, например… – он порылся в памяти, –
…историю в Гринбарроу, случай с миссис Рейни, или Чарльзом Лидсом, или, вы
помните, то семейство из Уэстбури, когда похоронили всех троих тихо-мирно,
никто из лечащих врачей даже не заподозрил неладное. И не каких-нибудь врачей,
а первоклассных, заслуженных.
– Ну хорошо, хорошо, – отозвался доктор
Моррис. – Вы хотите сказать, что я мог ошибаться. Так вот, я так не
считаю. – Он помолчал. – И кто же, по мнению Куимпера, этим
занимается, если допустить, что все это не фантазии?
– Он не знает, – сказал Краддок. – Доктор
Куимпер встревожен. Вы сами понимаете, когда замешаны большие деньги…
– Ну да, которые они получат после смерти Лютера
Кракенторпа. И в которых весьма нуждаются. Все верно, только разве из этого
следует, что ради денег они готовы убить старика?
– Не обязательно, – согласился инспектор Краддок.
– Как бы то ни было, – сказал доктор
Моррис, – мой принцип – не увлекаться подозрениями, не имея на то
оснований. Веских оснований, – прибавил он. – Признаюсь, то, что вы
мне сообщили, для меня в некотором роде потрясение. Мышьяк, да притом в каких
масштабах… и все же непонятно, почему вы приходите ко мне. Единственное, что
могу вам сказать, – я ничего подобного не подозревал. Возможно, должен
был. Возможно, мне следовало отнестись к этим неприятностям с желудком у Лютера
Кракенторпа гораздо более серьезно. Но для вас это уже дело прошлое и значит,
несущественно.
С этим Краддок тоже согласился.
– По правде говоря, мне нужно узнать побольше о семье
Кракенторпов, – сказал он. – Не прослеживается ли у них в роду
каких-либо странностей, психических отклонений?
Глаза из-под косматых бровей глянули на него зорко.
– Что ж, неудивительно, если ваши мысли приняли
подобное направление. Ну, старик-то, Джосая, был совершенно нормальный человек.
Жесткий, трезвый, расчетливый. Жена его – неврастеничка со склонностью к
меланхолии. Из семьи со множеством родственных браков. Умерла вскоре после
того, как родился Лютер. И я бы, знаете, сказал, что Лютер унаследовал от нее
известную… м-м… неуравновешенность, что ли. В молодости был вполне рядовой
малый, только постоянно цапался с отцом. Отец был в нем разочарован, чем,
по-моему, нанес ему душевную травму, и Лютер бередил ее в себе, покамест она не
переросла в навязчивую идею, которую он внес и в собственную семейную жизнь. С
ним стоит лишь заговорить, как бросится в глаза, что он на дух не выносит своих
сыновей. Дочерей любит. И Эмму, и Эди любил, ту, что умерла.