– Да, – сказала она взглядом, обойдясь без кивка и улыбки.
– И у меня все получилось, – продолжал он; – Казалось, осуществилась моя мечта, я был очень счастлив. Конечно, там приходилось постоянно воевать с французами, но опасность лишь придавала жизни остроту. У меня есть друзья среди военных, например, майор Родерик Каннингем...
Эмили смотрела на него, не отводя взгляда, потом снова сделала манящий жест пальцами, требуя, чтобы он продолжал.
– Потом я встретил Элис, – сказал он так, будто эта встреча положила конец его счастью. – Ее отец, сэр Александр Керси, был моим начальником в компании. Она только что приехала в Индию после внезапной смерти брата, а я тогда был тяжело болен: меня трепала жестокая лихорадка. Мой слуга сообщил Керси о болезни, и, когда я очнулся, она сидела рядом, обтирая влажным полотенцем мое лицо. В течение нескольких недель она без устали ухаживала за мной. Элис была очень хороша собой, Эмми; миниатюрная, хорошо сложенная, темноволосая, с тихим голоском. Разве удивительно, что я безумно влюбился в нее?
– Нет, – сказала она своими большими и спокойными глазами, чуть улыбнувшись. По ее напряженному взгляду он понял, что она прочла по губам каждое слово. – Нет, это вполне понятно.
Еще бы не понять! Элис была нежна и терпелива. Она сильно горевала по умершему брату и ценила его сочувствие и внимание. Она тоже влюбилась в него. И они поженились.
– Мы поженились после нескольких недель знакомства, Эмми, – снова заговорил он, – поженились, чтобы жить счастливо до конца своих дней.
Эмили на мгновение прикоснулась к его руке. Должно быть, горечь в его голосе отразилась в выражении лица.
– Почему ты несчастлив? – спросил ее пылающий взгляд под вопросительно поднятыми бровями. – Почему ты вернулся домой? – Не требовалось ни слов, ни жестов.
Он не видывал человека с таким выразительным лицом, как у Эмми.
– Умер ее отец, – попытался он объяснить. – Как муж Элис я унаследовал его имение и огромное состояние.
К тому же надо было подумать о Томасе... А может быть, Эмми, стимула не осталось. Я скучал по дому, и мне захотелось вернуться в Англию. Ведь я всегда говорил, что вернусь, когда сколочу состояние, чтобы осесть на своей земле и жить в мире и покое со своей семьей.
Она понимала, что все не так просто, как он говорит. И сказала ему своими выразительными и умными глазами, что знает: ему плохо, ему больно – хотя и не понимает причины. Возможно, она не все поняла из того, что он рассказал, но поняла основное. И еще она поняла, что он рассказал ей не все.
Эшли не хотел говорить больше, чем сказал. У нее своя жизнь. И жених, с которым, кажется, возникли разногласия. Их предстоит уладить. Зачем обременять ее своими горестями? К тому же он теперь не тот юноша, который эгоистично облегчал свою душу перед благословенным слушателем. Он научился не перекладывать свои беды на плечи других. И хотя он вернулся в Боуден, к Люку и даже к Эмми, но знал еще до прибытия сюда, что ни один из них не сможет ему помочь – прежде всего потому, что он сам не позволит им это сделать. Хотя и с большим трудом, но он научился теперь полагаться на собственные силы. Он бросил взгляд в сторону мольберта и улыбнулся.
– Можно мне посмотреть на картину? – спросил он. – Мне не терпится ее увидеть.
Эмили закусила губу и снова покраснела.
– Неужели так плохо? – Он видел, что она колеблется и очень смущена. – Ладно, не буду настаивать, – рассмеялся он. – И не буду больше нарушать твое уединение, Эмми. Я, пожалуй, вернусь в дом и, возможно, позавтракаю вместе с Пауэллом.
Но она, видимо, приняла решение, покачала головой и, вскочив, спустилась, легко перепрыгивая с камня на камень, к тому месту, где стоял мольберт. Оглянувшись, она смотрела, как он приближается.
То, что он увидел, было полной неожиданностью. Понять, что изображено на картине, действительно было трудно. Там было пестрое смешение зеленого, коричневого, синего цветов. Резкие мазки взмывали вверх и почти сливались в одной точке. Ему еще никогда не приходилось видеть ничего подобного. Он чуть ли не посочувствовал нахмуренной физиономии Пауэлла. Однако что бы ни пыталась Эмми изобразить на картине, она делала это со страстной убежденностью. Картина «говорила», хотя языка ее он не мог понять.
– Эмми, – сказал он, с любопытством взглянув на нее. – Объясни, пожалуйста. Я чувствую, что в картине есть смысл, но не понимаю его.
Она всплеснула руками, и он понял, что ей не терпится рассказать ему о том, что изображено на картине. Она указала на деревья вокруг, на небо над головой и, протянув вверх руки, откинула голову и закрыла глаза, описывая руками спирали в воздухе. Лицо ее выражало самозабвенный восторг.
Эшли снова взглянул на холст. Ага, вот оно... Он понял, что здесь изображено, хотя никогда раньше не видел ничего подобного. Это напоминало музыку. Свободную, страстную музыку, которая вселяла оптимизм и надежду.
Ему представилось, что он лежит на лесной поляне и смотрит туда, где ветви деревьев, устремленные вверх, сливаются с небом. Наверное, это хотела изобразить на холсте Эмми? Она приблизилась к пониманию смысла всего, что нас окружает. Озадаченный, он посмотрел на нее чуть ли не с благоговением. Она ответила настороженным взглядом.
Он догадался, что Пауэлл не понял, даже не пожелал попытаться понять. Пауэлл ее обидел. Он ожидал, что она будет читать по губам то, что он скажет, но сам не захотел прочесть то, что она пыталась сказать своей картиной. Возможно даже, решил, будто картина вообще лишена смысла. Возможно, он считал, что Эмми станет всего лишь нетребовательным и послушным спутником жизни, не имеющим собственных суждений.
– Ты видишь, как жизнь пробивается сквозь все, – сказал Эшли. – Пробивается сквозь почву и тянется вверх, сливаясь со всей Вселенной. Жизнь так сильна, что не может оставаться в пределах одного существа, а стремится объединиться во всем живом. Ты это увидела сегодня утром и перенесла на холст, да, Эмми?
В глазах ее заблестели слезы. Она сложила в кулак пальцы правой руки и прижала его к сердцу. «Я это чувствую» – , – означал ее жест. Он сразу же вспомнил его. Потом она наклонилась и принялась собирать кисти и краски.
Он всегда знал, что в характере Эмми есть такие глубины, о которых никто не подозревал, кроме тех немногих, кто любил ее. Он знал ее способность сочувствовать, радоваться жизни, вселять покой. И ему первому посчастливилось заглянуть в глубины ее видения мира. Он почувствовал, что ему выпала особая привилегия.
Когда она, собрав вещи, снова взглянула на него, слез в глазах уже не было. Она подняла брови и жестом показала в сторону дома. Но он был не готов вернуться вместе с ней.
– Иди, – сказал он. – Оставь меня здесь. Нынче утром я плохой компаньон и для тебя, и для кого-либо другого.
Оберегай свою невинность, свое счастье и свой внутренний покой от таких, как я, способных лишь разрушить их.