Книга Бекерсона - читать онлайн книгу. Автор: Герхард Келлинг cтр.№ 50

Разочарование было написано у него на лице — никто не подошел к нему, не приблизился, никакого Бекерсона на всю округу. Он стоял один-одинешенек. Девушки давно поднялись по трапу, «Сузебек» стал снова удаляться от причала. Обескураженный, он понял, что все переживания впустую, что о банальном опоздании даже думать нечего. Взгляд на часы показывал: прошла целая минута сверх назначенного времени. Но кто мог знать? А если тот специально заставил его ждать, да еще подглядывал за ним из укромного места, наблюдал тайком, в то время как «Сузебек» у него за спиной отчаливал от берега, с нарастающим ревом машин выруливая на акваторию Альстера, причем круглая часть кормы приблизилась на опасное расстояние к краю причала, из-за чего ему пришлось отскочить в сторону… и все же его задело, хоть и с опозданием, но больно. Так всегда бывает: как щелчок часто запаздывает или происходит с задержкой, значительно позже, чем само действие, чем молния или хлопок при преодолении авиационным аппаратом так называемого звукового барьера, так и до него смысл происшедшего дошел с задержкой… Он окинул взглядом уже далеко отплывший от берега «Сузебек» и посмотрел в лицо лжетуристу в плаще, с планом города в руках, который все еще, теперь уже один, стоял на корме, опершись обеими руками на поручни, так же как до этого сам Левинсон: он смотрел на него, слегка помахивая планом города ему, ошарашенному и одураченному. Скорее всего это был намек на то, что он и есть тот самый Бекерсон.

Он отслеживал глазами движение, это движение рукой, а еще улыбку, которую он так и не забыл в течение всей своей жизни. Значит, Бекерсон — это иностранец. Значит, это был он — Бекерсон. Естественно, первое, что пришло ему в голову, — броситься в погоню! Быстро взять такси и броситься за ним вдоль Альстера. «Сузебек» шел по маршруту с остановками «Мельничное поле», «Мост», «Паромное управление в Винтерхуде». Однако пришедшую в голову идею он воспринял как озарение, которое, как известно, далеко от истины, и как безнадежную. Конечно, Бекерсон предусмотрел и такой поворот! Ну и, кроме того, какой в этом смысл? Что с ним будет делать, если поймает? Задержит, набросится на него? Что, в конце концов, ему скажет? В общем, пустая затея, да и только.

Еще одна остановка — и снова полная растерянность. Что же делать, Левинсон? Он сел на скамейку на берегу и стал смотреть вслед «Сузебеку», который спокойно удалялся в восточном направлении — в сторону «Мельничного поля»… Фактически он так ни разу ничего и не понял. События накатывались на него как внезапно возникший шквал, как порыв ветра. Так он это воспринимал, и каждая попытка во всем разобраться оборачивалась для него насилием, нередко бросая вызов проявленной им самим воле. И если его недоверие, в сейсмическом смысле, неизменно отличалось максимальной чувствительностью, то понимание тем не менее чаще всего запаздывало, а весь динамизм происходившего, к его удивлению, доходил до него лишь задним числом, процесс осознания всегда отставал от истинного хода вещей, причем вся его духовная жизнь сплошь была созвучна высказыванию «Ах вот в чем дело!» — и это страшно удручало его.

В этом, в его жизни, видимо, что-то было, чего он и сам не знал, не понимал, оказался не способен осмыслить. В общем, какое-то белое пятно, вот только где? Он чувствовал себя униженным, откровенным идиотом, которого поедала дьявольская интеллигентность (хотя он знал, что любая интеллигентность от дьявола!), злокачественная по своей сути. Во имя чего? И почему ее жертвой стал именно он? На этот вопрос, наверное, существовал ответ, не мог не существовать, хотя, вероятно, опять-таки все прояснилось бы лишь впоследствии. Поначалу его душа переполнялась возмущением, потом он почувствовал себя обманутым, как оскорбленный спаниель или исколотый до крови бык на корриде. Затем его охватила ярость из-за того, что по прошествии всех этих недель и месяцев вся информация ограничилась лишь тем, что его стремились унизить, разъярить, уязвить, спровоцировать, чтобы явно вывести из себя, заставить ошибиться и совершить поспешные действия. Такая оценка напрашивалась сама собой.

Итак, это был не кто иной, как Бекерсон, малаец по национальности, управляющий компанией по производству гуталина, прикрывавшийся планом города двойник. Но нет, все не столь уж печально, — ведь он фактически сдался ему, Левинсону, и что тот мог поделать, если Левинсон так туго соображал? Тот противостоял ему, почти лицом к лицу на корме «Сузебека», пристально разглядывал, словно порывался сказать: Вот смотри, ты только глянь на меня, я ведь с тобой! Только вот зачем — зачем он открылся ему? Ведь колесо не перестало вертеться… И что же он ему продемонстрировал? В любом случае не свое подлинное лицо — только плащ! Черт возьми, почему он не рассмотрел его в деталях? Что скрывалось за этим маскарадом? Что это было за лицо? А глаза? Какие-то водянисто-голубые, спрятанные за толстыми стеклами очков. Их, наверное, он мог бы узнать. Волосы? Но волосы-то вообще у него были?

Не вызывало сомнения одно: он хотел его видеть, хотел, чтобы он, Левинсон, посмотрел на него. Получается, что он как бы затащил его на борт курсировавшего по Альстеру судна. Нигде больше нельзя было так удобно рассмотреть своего соседа и попутчика, как на этой палубе в то раннее утро в условиях мегаполиса… Левинсон, ты идиот! Он почувствовал капельки пота под воротником, просто уже вовсю светило солнце…

Да еще в такой одежде: театральный индус в плаще с напяленными на глаза очками и с планом города в руках… Чего он только не предполагал, как он ни готовился, и все же тот обошел его на целый круг.

И наконец, пока это была лишь догадка, которая затем переросла в уверенность. Он вроде бы понял, зачем его сюда затянули. До него дошло, что лишь присутствие третьих лиц — этих милых девчушек! — сохранило ему жизнь. Ему вдруг стало ясно, что тот собирался его угробить, что Бекерсон намеревался застрелить его с очень близкого расстояния прямо на пристани, проезжая мимо на «Сузебеке»… Потом он мог бы еще подбросить оружие и сразу же уехать. Он поверил в возможность такого исхода, до него теперь дошел смысл и улыбки Бекерсона; ему только что удалось избежать чего-то страшного, и он не понимал, как все это получилось… Он сидел на лавочке на берегу Альстера, и его бросало то в жар, то в холод: если тот собирался покончить с ним здесь, он мог бы проделать это и в любом другом месте. Тогда зачем был нужен теплоход?

Потом он и это понял, до него дошло — ну, разумеется! — он должен был застрелиться, ему отводилась роль самоубийцы на одном из причалов Альстера, как и в случае с Кремером! Теперь-то он осознал и этот последний компонент мотивации. До того дошло, что он, Левинсон, расколол его и вынужден был подстраховаться и что в этом он тоже разобрался… Впрочем, ему, Левинсону, пока было неясно, как именно тот в следующий раз попытается организовать его недобровольное самоубийство.

Довольно долго, наверное, целых два месяца, он ничего не слышал об этой истории, ничего больше не узнал о Бекерсоне. У него не было новых встреч, он не получал писем, не звонил телефон. За это время все происходившее иногда казалось ему нереальным, откровенно призрачным. Потом его снова мучило чувство вины, будто на его совести был контакт с тем, Бекерсоном, тогда на корме, словно он мог устроить такой трюк, что он, в сущности, и проделал в результате того, что в нарушение договоренности пересел на судно, вместо того чтобы, как ему было приказано, ожидать Бекерсона на пристани. Поэтому он ощущал свою вину за то, что якобы спугнул, привел в замешательство и даже разозлил своего противника, из-за чего тот не посмел больше покинуть свое укрытие. Это и раньше было его огромной ошибкой: присваивать себе предполагаемые заботы и беды других. Он просто не знал, откуда это у него.