— Здравствуйте, — ответила она, с
интересом приглядываясь ко мне. — Вам кого?
Что я могла ей ответить? Я ищу девочку,
которая утонула двадцать лет назад? После этакого ответа меня заподозрят в
сумасшествии и вряд ли захотят разговаривать.
— Извините, — не спеша произнесла я,
надеясь придумать что-то убедительное. — Несколько лет назад мы отдыхали
здесь неподалеку, и вот я хотела узнать, нельзя ли снять дачу на лето? На
месяц.
— Дачу? — вроде бы удивилась
девушка. — Мама! — крикнула она, отворачиваясь, и тут же сказала:
— Проходите.
Я вошла и встала возле порога, из передней
появилась женщина лет пятидесяти. Я была уверена, что раньше ее не видела, и
почему-то расстроилась. В доме сменились хозяева, и эта женщина и ее дочь к той
Лене не имеют никакого отношения.
— Здравствуйте, — нараспев сказала
женщина, приглядываясь ко мне.
— Я по поводу дачи, — торопливо
сказала я. Вышло как-то испуганно, мне казалось, что женщина видит меня
насквозь: и мое притворство, и мою досаду, что я зачем-то зашла в этот дом, вру
этим людям. Какой во всем этом смысл, раз они ничего не знают о той девочке?
— А вам на какое время надо? —
спросила она.
— В июле, числа с десятого и до
пятнадцатого августа, — с упрямством продолжала врать я.
— Вы проходите, садитесь, — вдруг
засуетилась женщина.
— Спасибо. Я на минутку, не буду вам
мешать. Просто проезжала мимо, увидела вашу деревню, живописные места у вас.
— Это да. Художники приезжают. Из Москвы
и из Питера двое были. Тот год все лето жили. Не у нас, у Самойловых, дом
напротив. Они на все лето сдают, бабушка умерла, а сын в городе, хотел дом
продать, а теперь передумал, говорит, выгодное это дело, если жильца найдешь с
весны до осени.
— Мне только на месяц.
— Ага. Я живу здесь постоянно, но у нас
есть пристройка летняя. Хорошая, светлая. Можете там жить или здесь живите, а я
туда уйду.
— Пристройка мне вполне подойдет.
— А вы как, с ребенком или тоже
художница? — Она все-таки настояла, чтобы я прошла в переднюю. Я вошла,
оглядываясь: печь, старый комод, зеркало в резной раме, диван с подушками,
расшитыми крестиком, за деревянной перегородкой кровать, шифоньер, круглый стол
посередине, над ним абажур оранжевый, с кистями. — Настя, поставь
чаю, — сказала женщина дочери.
Я запротестовала:
— Что вы, не беспокойтесь.
— Какое же это беспокойство, —
улыбнулась она и пошла в кухню, а я подумала, что раньше у нее были длинные
волосы, она заплетала их в косу и укладывала наподобие короны. Теперь волосы
едва доставали до плеч, жесткие тугие кольца химической завивки, волосы совсем
седые, седина с неприятным желтоватым оттенком. Но улыбка осталась прежней, и я
едва не вскрикнула. Может, от неожиданности, что вдруг увидела в ней ту,
прежнюю.
Тогда она казалась мне красавицей, Василисой
из сказки, может, из-за косы, которую она укладывала короной. У меня защемило
сердце, точно встретилась с человеком, которого долго искала и вот через годы
наконец нашла, а он тебя не узнает, и хочется плакать от обиды и
несправедливости.
— Тетя Валя, — прошептала я и
испугалась, что она услышит, но она не слышала, о чем-то разговаривая с
дочерью, а я перевела взгляд на фотографии в рамках в простенке между окон,
подошла ближе и увидела Лену. Девочка в белом платье с огромным бантом на
голове смотрела на меня очень серьезно. На фотографии она казалась старше. Что
я почувствовала в тот момент? Наверное, облегчение. Это звучит странно, но так
оно и было. Потому что многое теперь становилось понятным, не в банальном
житейском смысле, а в чем-то ином, чему пока я не находила названия, но подумала:
«Все правильно». — Это ваша дочь? — спросила я, когда женщина
заглянула в комнату.
— Да. Старшая. Леночка.
— Живет в городе? — Мне хотелось,
чтобы она что-то сказала о ней, вот я и спросила.
— Она утонула. Давно. Сейчас бы ей было
двадцать семь.
— Какое несчастье, — пробормотала я,
хотела спросить, как это случилось, но побоялась.
— Не знаю, как я смогла пережить такое.
Потом вот Настя родилась. Слава богу, понемногу отпустило, но все равно этот
пруд до сих пор видеть не могу, за версту обхожу. Пойдемте в кухню чай пить.
Мы пили чай и обсуждали условия моего будущего
проживания здесь. Я старательно отводила глаза. Я вру этой женщине, а она
потчует меня чаем, заботливо пододвигает печенье и не догадывается, кто перед
ней. «Я сделала это нарочно, — хотелось сказать мне. — Я ее
ненавидела и сделала это нарочно…»
— Большое спасибо, — сказала я,
поднимаясь. — Значит, договорились.
Они вышли на крыльцо, чтобы проводить меня, а
я, отъехав на километр от деревни, не выдержала и разревелась.
«Неужели я убила ее? Мог ли пятилетний
ребенок… Господи, господи… прости меня. Я всегда знала, я всегда чувствовала:
что-то со мной не так. Я мечтала о любви, но почему-то точно знала, что
недостойна ее. Я боялась этого и знала, что всю жизнь проживу одна,
прислушиваясь к шуму дождя за окном или глядя на пламя свечи. Счастье получают
достойные…»
Я вытерла слезы, постаралась успокоиться.
Девочка не сон, она действительно погибла.
* * *
Я вернулась домой и сразу позвонила тетке.
Странное дело, врать я не любила и, как мне казалось, не умела, но, начав,
продолжила увереннее и даже с фантазией:
— У моей знакомой проблемы с ребенком, им
советовали обратиться к психиатру. Помнишь, мама водила меня к врачу? Не могу
вспомнить фамилию. — На мгновение мне показались, что тетка все поняла и в
мои россказни не поверила, в трубке царила тишина. Однако тетя, должно быть,
успокоилась, вспомнив, сколько прошло лет, даже если и подозревала меня в
хитрости. В общем, она ответила:
— Латунина, она заслуженный врач. Но
что-то я о ней последнее время ничего не слышала. Ей сейчас должно быть лет
шестьдесят пять — семьдесят. Возможно, уже и не практикует; Ковалева неплохой
врач. Можно к ней. Если надо, я договорюсь.
— Я тебе перезвоню, — сказала я и
поторопилась проститься, сославшись на то, что у меня сидит подруга.
На поиски Латуниной у меня ушло не так уж
много времени. Через полчаса я уже знала, что принимает она трижды в неделю в
первой городской поликлинике. Позвонила туда, но регистратура уже не работала.
Завтра суббота, но, возможно, мне повезет, врачи работают и по субботам.