– Я знаю, – прошептала я. –
Раньше не знала, а теперь знаю. И очень на нее сердита.
Последовало молчание.
– Как она могла так поступить… –
произнесла я.
– Не говори того, о чем потом
пожалеешь, – сказал Мартин.
– Может быть, действительно звонила
Фей, – сказал Гленн. – Послушайте, я сам здорово раздосадован и готов
поехать домой. Я не против вернуться на Сент-Чарльз и подождать звонка от Фей.
Я поеду. Только не просите меня составить компанию тетушке Анне Белл. Триана,
ты отправляйся в Манаус. Ты вместе с Мартином и Роз.
– Да, я хочу поехать, – сказала
я. – Мы проделали такой далекий путь, и мне очень нравится этот край. Я
еду в Манаус. Я должна поехать.
Катринка и Гленн уехали.
Мартин остался, чтобы организовать
благотворительный концерт в Манаусе, а Роз поехала со мной. Все помнили о Фей.
Полет в Манаус длился три часа.
«Театро Амазонес» оказался жемчужиной – он был
меньше, чем величественное мраморное сооружение в Рио, но был так же
восхитителен и очень необычен, с решеткой в виде кофейных листьев, теми самыми
бархатными креслами, которые я видела в фильме «Фицкарралдо», фресками индейцев
и убранством, в котором искусство этой земли тесно переплелось с барокко по
воле смелого и безумного торговца каучуком, который и построил театр.
Казалось, будто все в этой стране, или почти
все, создано, как в Новом Орлеане, не одной группой энтузиастов или силовой
группой, а каким-то одиночкой, причем сумасшедшим.
Это был поразительный концерт. Призраки не
появились. Вообще никаких призраков. И музыка теперь приобрела направление, и я
уже чувствовала, куда она течет, и не тонула в ней. Я неслась вместе с потоком.
И не боялась сочных красок.
На площади стояла церковь Святого Себастьяна.
Пока шел дождь, я просидела в ней час, думая о Карле, думая о многих вещах, о
том, как изменилась моя музыка и что теперь я научилась запоминать, что играла
накануне, или, по крайней мере, слышать слабое эхо того, что было сыграно.
На следующий день мы с Роз гуляли вдоль
гавани. Город Манаус был таким же непредсказуемым, как и его оперный театр, и
напоминал мне Новый Орлеан сороковых, когда я была совсем маленькой девочкой, а
наш город был настоящим портом и в каждом доке стояли корабли вроде этих.
Паромы развозили сотни рабочих по домам в их
деревни. Уличные торговцы предлагали всякую мелочь, которую обычно привозят
моряки: батарейки для карманных фонариков, аудиокассеты, шариковые ручки. В мое
время самым ходовым товаром были зажигалки с голыми женщинами. Я вспомнила, что
эту ерунду можно было купить у таможни.
Никаких звонков из Штатов.
Можно ли это считать зловещим признаком? Или,
наоборот, это хорошо? А может быть, это вообще ничего не означает?
В Манаусе протекала река Негро. Когда мы
вылетели обратно в Рио, то видели то место, где соединяются черные и белые
воды, создавая Амазонку.
В отеле «Копакабана» нас ждала записка. Я
развернула ее, ожидая прочесть какую-то трагическую новость, и внезапно
почувствовала слабость.
Но в записке не шла речь о Фей. Старинный
затейливый почерк, каким писали в восемнадцатом веке.
«Я должен увидеть тебя. Приходи в старый
отель. Обещаю, я не буду пытаться причинить тебе зло. Твой Стефан».
Я озадаченно уставилась на записку.
– Поднимайся в номер, – велела я
сестре.
– Что случилось?
Отвечать было некогда. Повесив скрипку в мешке
на плечо, я выбежала на подъездную аллею, чтобы перехватить Антонио, который
только что привез нас из аэропорта.
Мы поехали на трамвае вдвоем, без охраны, но у
Антонио самого был внушительный вид. Он не боялся никаких воров, да мы их и не
видели. Антонио позвонил по сотовому телефону. Один из охранников должен был
подняться в горы и встретить нас у отеля. Он будет там через несколько минут.
Ехали мы в напряженной тишине. Я вновь и вновь
разворачивала записку, перечитывала каждое слово. Почерк Стефана, его подпись.
Боже мой.
Когда мы доехали до отеля, до предпоследней
остановки, мы вышли из трамвая, и я попросила Антонио подождать меня на скамье,
рядом с рельсами, где обычно ждут пассажиры. Я сказала, что не боюсь находиться
одна в лесу, что он услышит мой крик, если он мне понадобится.
Я направилась в гору, делая шаг за шагом, и,
вдруг кое-что вспомнив, натянуто улыбнулась: вторая часть бетховенской Девятой
симфонии. Кажется, она звучала у меня в голове.
Стефан стоял у бетонной ограды над глубоким
ущельем. Как всегда, он был одет во все черное. Ветер развевал его волосы. Он
выглядел как живой человек из плоти и крови, который любуется видом – городом,
джунглями, морем.
Я остановилась в каких-то десяти футах от
него.
– Триана, – сказал он, оборачиваясь.
От него исходила только нежность. – Триана, любовь моя. – Лицо
выражало чистоту и безмятежность.
– Что за новый трюк, Стефан? –
спросила я. – Что на этот раз? Неужто какая-то злобная сила теперь
помогает тебе отобрать у меня скрипку?
Я больно его ранила. Я словно ударила его
прямо между глаз, но он стряхнул обиду, и я снова увидела, да, снова, как у
него брызнули слезы. Ветер разбивал его длинные черные волосы на пряди, он
насупил брови и опустил голову.
– Я тоже плачу, – сказала я. –
Еще совсем недавно я думала, что нашим языком стал смех, но теперь я вижу, что
это снова слезы. Как же мне с этим покончить?
Он знаком подозвал меня. Я не смогла отказать
и вдруг почувствовала его руку у себя на шее, только он не сделал ни малейшего
движения к бархатному мешку, который я осторожно держала перед собой.
– Стефан, почему ты не ушел? Почему ты не
ушел в луч света? Разве ты его не видел? Разве ты не видел, кто там стоял и
звал тебя, чтобы увести за собой?
– Видел, – ответил он и отошел в
сторону.
– Что тогда? Что тебя здесь держит?
Откуда в тебе снова столько жизни? Кто теперь оплачивает это своими
воспоминаниями и горем? Что ты делаешь, ответь своим хорошо поставленным
голосом, над которым, несомненно, потрудились в Вене, как и над твоим стилем
игры на скрипке…
– Тихо, Триана. – Это был робкий
голос. Строгий. В глазах только покой и терпение. – Триана, я все время
вижу свет. Я вижу его и сейчас. Но… – У него задрожали губы.
– Что?
– Триана, что, если… что, если, когда я
уйду в этот свет…