Репортеры дружно ахнули. Опять засверкали
вспышки. Лоуренс физически ощущал безмолвие Самира. Они оба разглядывали худое
лицо под желтоватыми полотняными бинтами и тощие руки, покойно скрещенные на
груди.
Один из фотографов взмолился, чтобы его
впустили в помещение. Самир сердито потребовал тишины. Все происходившее
вокруг, в том числе и эти досадные помехи, Лоуренс воспринимал словно в тумане.
Он пристально разглядывал иссохшую фигуру в
пеленах цвета темного пустынного песка. Ему казалось, что он может сквозь ткань
разглядеть черты изможденного лица, что он видит выражение умиротворения в
очертаниях крепко сжатых тонких губ.
Каждая мумия была загадкой. Каждая высушенная
и сохраненная форма являла собой ужасный образ жизни в смерти. Он всегда
смотрел на египетских мертвецов с внутренним трепетом. Сейчас же, при виде
этого загадочного существа, называвшего себя Рамзесом Проклятым, Рамзесом
Великим, Лоуренс испытывал странное возбуждение.
Горячая волна захлестнула его. Он придвинулся
ближе и сделал еще один надрез на наружной пелене. Самир за его спиной
выталкивал фотографов – существовала опасность заражения. Да, уходите,
пожалуйста, все уходите отсюда.
Лоуренс протянул руку и дотронулся до мумии,
лишь слегка, кончиками пальцев. Удивительное ощущение упругости! Наверное,
время размягчило толстый слой полотна.
Он снова посмотрел на худое лицо, на выпуклые
веки и мрачно сжатые губы.
– Джулия, – прошептал он. – О
моя дорогая, если бы только ты видела…
Бал в посольстве. Те же знакомые лица, тот же
всегдашний оркестр, сладкий напев знакомого вальса. Свет люстр ослеплял Эллиота
Саварелла; у шампанского был кислый привкус. И все же он залпом осушил
бокал, а потом встретился взглядом с пробегающим официантом. Да, еще один. И
еще. А лучше бы хорошего бренди или виски.
Но ведь они сами хотели, чтобы он появился
здесь, так ведь? Неужели без графа Рутерфорда тут что-нибудь изменилось бы?
Граф Рутерфорд был необходимым предметом антуража – как роскошные цветочные
композиции, как тысячи тысяч канделябров, как икра и серебро, как старики
музыканты, устало пиликающие на своих скрипочках для танцующей молодежи.
У каждого находилось теплое слово для графа
Рутерфорда Всем хотелось видеть графа Рутерфорда на свадьбе дочери, или на
вечернем чаепитии, или на таком же, как этот, балу. И не важно, что Эллиот и
его жена крайне редко принимали у себя в лондонских домах или в загородном
поместье в Йоркшире, – тем более что Эдит теперь вообще подолгу жила в
Париже с овдовевшей сестрой. Семнадцатый граф Рутерфорд был редкой птицей. Его
родословная – так или иначе – велась от самого Генриха VIII.
Почему он не разрушил все давным-давно,
спрашивал себя Эллиот. И вообще, как он умудрился очаровать стольких людей,
которые в лучшем случае вызывали у него лишь мимолетный интерес?
Нет, это не совсем так. Некоторых он на самом
деле любил, хотелось ему в том признаваться или нет. Он любил своего старого
друга Рэндольфа Стратфорда, он очень любил Лоуренса, брата Рэндольфа. Он очень
любил Джулию Стратфорд, и ему нравилось смотреть, как она танцует с его сыном.
Эллиот и пришел сюда только ради своего сына. Конечно же, Джулия вовсе не
собирается выходить замуж за Алекса. Во всяком случае, не в ближайшее время. Но
для Алекса этот брак – единственная надежда получить деньги на достойное
содержание обширных поместий, которые он в будущем унаследует, и обеспечить
себе благосостояние, которое должно сопутствовать древнему титулу.
Печально только одно: Алекс влюблен в Джулию.
На самом деле деньги не имеют никакого значения для них обоих. Планы на будущее
строит, как водится, только старшее поколение.
Эллиот перегнулся через позолоченные перила,
вглядываясь в грациозно кружащиеся в танце пары, и на мгновение заставил себя
отключиться от гула голосов и вслушаться в сладкую мелодию вальса.
Но тут снова заговорил Рэндольф Стратфорд. Он
уверял Эллиота, что на Джулию надо лишь оказать легкое давление. Стоит Лоуренсу
замолвить словечко, его дочь тут же даст согласие.
– Дадим шанс Генри, – повторил
Рэндольф. – Он всего неделю в Египте. Если Лоуренс возьмет инициативу в
свои руки…
– Но зачем это Лоуренсу? – спросил
Эллиот.
Молчание.
Эллиот знал Лоуренса лучше, чем Рэндольф.
Эллиот и Лоуренс. Никому на свете не было известно, что именно связывало этих
мужчин. Давным-давно в Оксфорде, во времена беззаботной юности, они были
любовниками, а через год после окончания колледжа провели вместе целую зиму на
юге от Каира, в плавучем домике на Ниле. Потом жизнь, естественно, разлучила
их. Эллиот женился на Эдит Кристиан, богатой американской наследнице. Лоуренс
превратил «Судоходную компанию Стратфорда» в настоящую империю.
Но их дружба не прерывалась. Много раз они
проводили отпуск вдвоем в Египте. Они по-прежнему могли ночами напролет болтать
об археологических находках, об истории, о древних развалинах, о поэзии – да
вообще о чем угодно. Эллиот был единственным человеком, который по-настоящему
понимал, почему Лоуренс удалился от дел и уехал в Египет. Эллиот завидовал ему.
И тогда же между ними произошла первая размолвка. Ранним утром, когда винные пары
улетучились, Лоуренс обозвал Эллиота трусом – из-за того, что тот остается жить
в Лондоне, в мире, который не стоит для него ломаного гроша и не приносит
никакой радости. Эллиот в ответ назвал Лоуренса слепцом и тупицей. Ведь Лоуренс
богат – такое богатство Эллиоту и не снилось. И к тому же Лоуренс вдовец, и
дочь у него умная, с независимым характером. А у Эллиота жена и сын, которые
ежедневно нуждаются в его помощи: он должен постоянно заботиться о поддержании
приличествующего их положению уровня жизни.
– Я хочу сказать, – упорствовал
Рэндольф, – если Лоуренс захочет, чтобы эта свадьба состоялась…
– И захочет расстаться с крошечной суммой
в двадцать тысяч фунтов? – перебил его Эллиот. Вопрос был произнесен
мягким и вежливым тоном, но все равно прозвучал грубовато. Однако это не
остановило Элиота. – Через неделю Эдит вернется из Франции. Она
обязательно заметит, что ожерелья нет. Ты знаешь, она всегда все замечает.
Рэндольф не ответил.
Эллиот негромко засмеялся, но не над
Рэндольфом, и даже не над самим собой. И уж конечно, не над Эдит, у которой
было не намного больше денег, чем у Эллиота; к тому же львиная их доля
вложена в столовое серебро и драгоценности.