— Это займет всего лишь минуту, Симура-сан, — произнес лейтенант, снимая обувь у входа в комнату. Я сделала то же самое и вошла в класс в своих блестящих колготках с дыркой на видном месте. Сакура лежала там, где и прежде, но никакого мерещившегося мне кровавого моря вокруг нее не было. Кровь запеклась на ее ключицах и только. Возле тела топтался полицейский фотограф, быстро щелкающий затвором камеры, трое полицейских ползали по полу, собирая комочки грязи и пыль.
Ножницы по-прежнему торчали из горла Сакуры, но что-то изменилось.
— Жалюзи были подняты! — сказала я полицейским. — Когда я зашла и увидела тетю над телом Сакуры Сато. А теперь они опущены.
— Это сделали мы, — отозвался фотограф, — для съемки со вспышкой. И чтобы в окна никто не глядел.
Здание Каяма Каикан было покрыто специальным зеркальным стеклом — в дневные часы вы могли смотреть наружу, но увидеть, что делается внутри, было невозможно. Эти жалюзи годились лишь для одного — чтобы полуденное солнце не слепило глаза. Вот и Сакура на прошлом уроке попросила их опустить, чтобы лучше видеть создаваемый ею шедевр.
— Сэр, тут какой-то подозрительный пакет! — К нам подошел еще один офицер, указывая на фуросики с тарелками госпожи Мориты, найденные им за дверью класса.
Я попыталась объясниться, но лейтенант Хата все же пожелал заглянуть внутрь и заглянул. Перед тем как открыть роскошную шкатулку, он велел обсыпать ее специальной пудрой для обнаружения отпечатков пальцев — хотя какие там могли быть отпечатки, кроме моих и госпожи Мориты?
— Отсюда украли одну старинную тарелку! — воскликнул офицер, отомкнув замочки. — В десятом отделении пусто!
— О нет, их было девять, — сказала я, — именно поэтому их так трудно продать.
По тем гримасам, которыми обменялись офицер и фотограф, я поняла, что, на их просвещенный взгляд, дело это совершенно гиблое.
Лейтенант Хата спустился со мной вниз, на второй этаж.
— Вам нужна помощь, чтобы добраться домой? — спросил он.
— Вы что же, меня отпускаете? — изумилась я, уж чего-чего, а опыта общения с японской полицией у меня хватало.
— Но вы ведь не скроетесь из страны, не правда ли?
— Нет, я еду в северо-западный Токио, — я покачала головой, — мой адрес есть на визитке.
— Мы будем держать вас с тетей в курсе расследования. Это неприятно, что вы оказались в роли свидетелей, но, думаю, все обойдется.
Он разрешил мне воспользоваться его телефоном, чтобы позвонить кузену Цутоми Симуре — Тому, как мы его звали — в больницу Святого Луки.
Тетя Норие просто не смогла бы вернуться в Йокохаму сама, ее всю трясло. Ехать со мной она отказалась наотрез.
Услышав печальные новости. Том сказал, что найдет врача, который его подменит, и немедленно приедет за матерью в Каяма. Он приехал через полчаса, по-прежнему в белом халате, накинутом поверх невзрачного серого костюма.
Студентки, все еще отирающиеся в холле, посматривали на него с интересом: едва за тридцать, красавчик, без обручального кольца, вполне подходит на роль жениха для чьей-нибудь дочери.
— Как это случилось, Рей? — Лицо Тома раскраснелось, как если бы он бежал всю дорогу, а не вылез из такси с кондиционером, которое я видела у дверей здания.
— We were in the wrong place at the wrong time
[8]
, — пояснила я на английском, которым Том владел в достаточной мере. Меня утомили прислушивающиеся дамочки.
Сначала их до смерти напугала полиция. Теперь они желали хоть что-нибудь получить взамен, на худой конец — тему для разговоров.
Я хотела сказать Тому еще кое-что, но он уже отвернулся, переключившись на Такео Каяму, который стоял неподалеку в своем неотразимом мятом льне, беседуя вполголоса с инспектором Национальной полиции. Мне хотелось спросить Тома, откуда он знает Такео, но ничего не вышло — спустя несколько минут он уже провожал свою маму к машине, чтобы доставить ее домой.
4
В час пик Чиёда-лайн была невыносима. «Еще двадцать минут, и ты выйдешь из метро, — говорила я себе, — еще только двадцать минут». Вчера примерно в это же время пополудни люди в метро то и дело поглядывали на меня — из-за охапки вишневых веток, которую я с трудом удерживала, а сегодня никто даже взгляда не поднял, хотя в глазах у меня явственно читался ужас смерти. Потный офисный народец толкался у меня за спиной и дышал в затылок, школьники с рюкзачками занимали оставшееся пространство, причем все умудрялись делать вид, что даже пальцем друг друга не касаются. Таков неписаный этикет метро в большом городе: хоть смейся, хоть плачь — никто ничего не заметит.
Ну, я и заплакала тихонько.
Правда, выйдя на Сёндаги-стейшн и вытирая мокрые глаза, я получила салфетку от молоденькой продавщицы в белом халатике, похожем на тот, в котором Том приехал за тетей Норие, только коротеньком.
— Аллергия на вишню? — спросила она сочувственно. — Салфетка — это подарок от Клиники традиционной медицины. Обращайтесь в клинику Недзу!
Я пробормотала благодарность и поспешила вверх по Сансаки-дзака, одной из улочек Янаки — токийского райончика, счастливо сохранившего облик деревушки эпохи Эдо благодаря некоторым зданиям, уцелевшим с тех времен, несмотря на бомбежки Второй мировой. Я любила свой Янака, с его магазинчиками тофу на каждом углу и узкими улицами, где никто не приковывал цепями оставленные велосипеды, а жители выставляли цветы в горшках прямо на мостовую перед домом.
Теплое и безопасное местечко, одно-единственное на весь огромный Токио.
Оказавшись в своей квартире, я заперла дверь, накинула двойную цепочку и задвинула два больших засова. Я все еще оставалась девушкой из Сан-Франциско, а там с этим делом не шутят. Устроившись на своем матрасике-футоне, я оглядела комнату, освещенную только двумя бумажными фонариками, от которых по стенам бродили тени. Раньше это выглядело романтично, но теперь казалось жутковатым.
Мысли мои крутились вокруг тети Норие и купленных ею ножниц. Не прошло и пятнадцати минут, как мы с тетей появились в школе, а два острых лезвия из закаленной стали уже вонзились в шею Сакуры. Неужели это сделала тетя? Моя родная тетя?
Уму непостижимо.
Что происходило в комнате, пока меня там не было? Отец как-то упоминал, что человек в состоянии аффекта часто не осознает своих действий, а после не помнит ничего из того, что натворил. Когда тетя наконец заговорила с полицией, все, что она могла вымолвить, это «не помню, не знаю», к тому же она не упомянула о своей ссоре с Сакурой, а ведь это непременно выплывет наружу.
От таких мыслей мне совершенно расхотелось готовить обед, пришлось обойтись чашкой зеленого чая и парочкой сладко-соленых сёнбей, правда, от двух крекеров у меня разыгрался такой аппетит, что я, не заметив, опустошила всю пачку.