Ее маленькая ручка залезла к нему под юбки, коснулась голых
ног под ними, а потом, нащупав затвердевший член, так грубо схватила его, что
он прошептал еле слышно:
— Осторожно, мой милый, не погуби то, что там еще
осталось!
Она затряслась от смеха. Потом прижалась к нему и вздохнула.
Они постарались успокоиться. Никогда прежде не говорил он ей ничего подобного,
никогда не касался хоть сколько-нибудь фривольным тоном темы того, кем он на
самом деле является. Однако теперь мог шутить по этому поводу и смотреть на
Кристину всепрощающим взглядом, точно на ребенка.
— Я люблю тебя, — прошептала она.
Он закрыл глаза. Зеркало исчезло, а с ним и покрывавшие их
одежды. Или так ему только казалось? Тонио снова мечтательно подумал о том, как
в детстве любил прятаться в темноте. Никто не мог обидеть его, когда он
становился невидимкой. Но когда он снова посмотрел на нее, то понял, что она
видит не краску, не парик, не бархат или атлас, а только его самого, как будто
они оба были невидимками в темноте.
— Что? — спросила она. — О чем ты думаешь,
когда так смотришь?
Он покачал головой. Улыбнулся. Поцеловал ее. И снова
посмотрел в зеркало на их сверкающее отражение. Даже упрятанные в маскарадные
костюмы, они представляли собой прекрасную пару.
* * *
Той же ночью, только чуть позже, когда они добрались до
мастерской Кристины, он узнал, что Гвидо уже поговорил с ней.
Художница была готова оставить все, только чтобы оказаться
во Флоренции на Пасху. Все заказанные портреты могли быть закончены до конца
Великого поста, и, конечно, он мог подождать до этого времени. И тогда они
поехали бы во Флоренцию вместе.
Легкими, быстрыми шагами ходила она по студии и объясняла,
показывая на свои работы, что эта может быть завершена тогда-то, а эта уже
почти готова. Для путешествия ей нужно совсем немного. Она уже купила новый
кожаный чемодан для пастелей; ей так хотелось порисовать во флорентийских
церквях. Она призналась, что никогда не бывала во Флоренции. А потом — в нужный
момент — стянула с волос ленту и распустила волосы.
Как всегда после спектакля, Тонио чувствовал себя стройным и
почти невесомым; его собственный мужской костюм казался таким легким после всех
этих греческих доспехов и женских юбок. А Кристина все еще выглядела мальчиком,
только распущенные золотистые волосы придавали ей облик пажа или ангела со
старинной картины.
Он смотрел на нее, не произнося ни слова и думая о том, что
лучше бы Гвидо не говорил ей, и в то же время зная, что Гвидо как-то облегчил
объяснение для него. Но эти последние ночи с ней... последние ночи... как он
хочет их провести?
Правда, сейчас, глядя на нее, он не хотел ничего. И в ней не
чувствовалось ни грусти, ни страха.
Он позвал ее в спальню, и она тут же подбежала к нему. Он
подхватил ее на руки и понес, шепнув: «Ганимед», и женственность ее форм не
могли скрыть ни бриджи, ни плотный двубортный мундирчик.
И все было так же, как тогда в кафе с Паоло: несмотря на
сонливость, Тонио чувствовал, как бьется в нем жизнь. И краски вокруг были
такими яркими, буйными. Он мял пальцами тонкие простыни, ласкал нежную кожу под
ее коленями. Ее плечи казались ему омытыми голубоватым светом. И, прижав
возлюбленную к себе, он подумал: сколько еще он сможет это выдерживать? Когда
нахлынет невыносимая, щемящая боль?
* * *
Размягченная любовью, Кристина снова зажгла свечи. Налила им
обоим вина и начала говорить.
— Я поеду с тобой хоть на край света, куда
угодно, — сказала она. — Я буду писать портреты знатных дам Дрездена
и Лондона. Я буду писать русских в Москве, я буду писать королей и королев. А
Германия! Ты только подумай, Тонио, обо всех этих церквях, музеях и замках с
башнями и башенками на высоких холмах! А ты когда-нибудь видел северные храмы?
Там столько витражей! Только представь себе такую церковь, не мраморную, а
каменную, с высокими, узкими сводами, возносящимися к небесам, и множество
блестящих разноцветных стеклышек, из которых складываются лики ангелов и
святых! Ты только подумай об этом, Тонио! А Санкт-Петербург зимой! Новый город,
построенный по образцу Венеции, укутанный одеялом из прекрасного белого
снега...
В ее голосе не чувствовалось отчаяния, а глаза светились
мечтой, и, не отвечая, он пожал ей руку, словно поощряя продолжать.
— Мы бы ездили повсюду, мы четверо, — говорила
она. — Ты, Гвидо, Паоло и я. Мы бы купили самую большую дорожную карету и
смогли бы даже взять с собой эту несносную синьору Бьянку. А может быть, Гвидо
взял бы с собой и своего красавчика Марчелло. И в каждом городе мы снимали бы
себе какое-нибудь роскошное жилье, обедали бы вместе, спорили бы, ездили бы в
театр! Днем я занималась бы живописью, а ночью ты бы пел. И если бы нам
какое-нибудь место понравилось больше, чем другие, мы бы там остались и иногда,
может быть, уезжали бы за город, чтобы побыть одним, вдали от всех и вся. Ведь
мы бы еще больше любили и понимали друг друга. Ты только представь, Тонио!
— Мне нужно было убежать с бродячей оперой, — тихо
пробормотал он.
Она наклонилась к нему, сосредоточенно сдвинув золотистые
брови, но, поняв, что он не будет повторять сказанное, просто поцеловала его в
губы.
— Мы бы купили виллу, которую я показала тебе месяц
назад, и она стала бы нашим настоящим домом. Устав от иностранных языков, мы бы
возвращались домой, и Италия встречала бы нас своим ярким сиянием! О, ты даже
не можешь себе представить, как здорово это было бы! Гвидо мог бы по вечерам
писать сонаты, а Паоло вырос бы в прекрасного певца. И у него тоже был бы дебют
в Риме.
И мы все принадлежали бы друг другу. И что бы ни случилось,
мы были бы вместе, были бы одна большая семья, один великий клан. Я тысячу раз
мечтала об этом, — призналась она. — И если после всех моих девичьих
грез жизнь могла подарить мне тебя, то и это тоже может стать явью.
Кристина помолчала, внимательно глядя на него.
— Что ты сказал Паоло, когда забирал его из Неаполя?
Паоло сам рассказал мне об этом. Ты заявил, что все, что угодно, может
случиться, когда меньше всего этого ожидаешь. А сейчас его жизнь превратилась в
волшебную сказку с дворцами, богачами и бесконечными песнями. Тонио, все, что
угодно, может случиться — это твои слова.
— Какая наивность, — ответил он.
И, наклонившись, поцеловал Кристину, погладил ее лицо,
восхищаясь удивительно мягким и почти незаметным пушком, покрывавшим ее щеки.
Потом коснулся ее губ кончиком пальца. Она никогда не была более красивой, чем
сейчас.
— Нет, не наивность, — запротестовала она. —
Тонио, это проницательность.