Латунное сердечко, или У правды короткие ноги - читать онлайн книгу. Автор: Герберт Розендорфер cтр.№ 100

– Для чего? – не понял Бруно.

Эжени хихикнула, сняла со столика телефон и поднялась с места.

– Пожалуй, Зиги и Анни… Да, они подойдут, – хихикнула Эжени снова. Пока она стояла, маленькие бутоны под ее платьем набухли еще больше.

– Пойду позвоню, – сказала она, унося телефон с длинным шнуром в соседнюю комнату и затворяя дверь. Было слышно, как она, смеясь, говорит что-то по телефону, но слов нельзя было разобрать.

Подготовкой вечера, таким образом, занялась Эжени. Кессель пожалел, что открыл такой талант слишком поздно: давно надо было попросить ее организовать пару вечеринок. Даже день открытия магазина наверняка бы прошел не так вяло, займись этим Эжени. Но Эжени тогда еще не было, была только фрейлейн Путц, которой никто не знал.

– Путц, – сообщила Эжени Бруно, герру фон Примусу и Кесселю с Эгоном, – это моя настоящая фамилия. Чтобы вы знали, в какую квартиру звонить – и она на всякий случай назвала еще свой полный адрес.

С точки зрения конспирации и интересов секретной службы в целом квартира Эжени оказалась если и не самым лучшим, то во всяком случае наименее худшим местом для проведения подобного празднества. Устраивать его в ресторане пусть даже в отдельном кабинете, Эжени решительно отказалась. Там не получится то, что мы задумали с Зиги и Анни. сообщила она Ни в самом отделении, ни в комнатах у Бруно его тоже проводить нельзя было, потому что отделение, во-первых, было служебным помещением, а во-вторых, там стояла дорогая аппаратура, с которой может что-нибудь случиться, «когда мы развеселимся по-настоящему», как выразилась Эжени. Кессель жил в меблированных комнатах и таким образом тоже отпадал, герр фон Примус в свои приезды в Берлин жил в гостинице, у Эгона вообще не было жилья. Значит, оставалась только Эжени «Пусть уж лучше вы узнаете мою настоящую фамилию, это в конце концов не так уж страшно». Кесселю и Бруно она, впрочем, и так была известна. Хирта, второго информатора «Букета», решили не приглашать, хотя он в то время как раз был в Берлине. Против него высказался Кессель: это поэт-авангардист, мрачный меланхолик, к тому же совсем юный, сказал он. Хирт будет ныть и испортит нам весь вечер.

– Но вы же не знаете, что мы задумали – или уже догадались, герр Крегель?

Кессель признался, что еще не догадывается, в чем дело, и добавил, что Хирт будет ворчать в любом случае, что бы там ни задумали девушки.

– Ну хорошо, – согласилась Эжени. – Значит, Хирта не зовем. Но я вас предупреждаю: если я когда-нибудь его увижу и он мне понравится, я вам этого не прощу, герр Крегель.

Поскольку этот праздник посвящался дню рождения Крегеля. то есть был, так сказать, почти служебным делом, скидываться на него не стали. Кессель объявил, что деньги на все расходы найдутся в кассе отделения. Правда, не в официальной кассе.

Кроме нее, у Кесселя была еще «черная касса», которой распоряжался он один. Кессель завел ее, когда в апреле Центр вернул ему добросовестно отосланную выручку от продажи сувениров за март месяц с припиской: «В связи с отсутствием в разнарядке Вашего отделения графы прихода принять деньги не можем». В одном из сейфов был небольшой внутренний ящик, а в ящике – подогнанная точно по его размеру железная коробка. Кессель начал складывать выручку в эту коробку и в начале мая сделал еще одну попытку: отослал в Пуллах деньги за март и апрель. На этот раз деньги вернулись вообще без всякой приписки.

Железная коробка, таким образом, постепенно наполнялась, в банк эти деньги тоже положить нельзя было, потому что на них начнут набегать проценты, чего Кессель боялся еще больше.

Он сам скрупулезно вел всю «черную» бухгалтерию, деньги брал только на закупку товара, и туда же складывал ежемесячную субсидию. Когда началась «бумажная война», Кессель стал складывать в ящик и «мешочные» – короче, к концу октября в коробке лежало около девяноста тысяч марок.

Из этой-то кубышки Кессель и решил финансировать свой бал.

«Эжени. идите-ка сюда», – позвал он ее днем во вторник, когда они уже все обсудили и ей скоро надо было уходить. Он отпер сейф, достал из него коробку, нашел на своей связке ключ от нее и открыл крышку. Помедлив немного, он достал оттуда тысячемарковую банкноту.

– Вот, – сказал он – Надеюсь, этого хватит на первое время?

– Более чем! – обрадовалась Эжени, пряча деньги.

Кессель развернул составленный с помощью Эжени приходно-расходный лист «черной кассы» и внес в него выданную сумму. Сегодня он впервые воспользовался этими деньгами, так сказать, в личных целях. При этом его охватило странное чувство. Мне показалось, говорил он много позже Вермуту Грефу на одной из «вторничных исповедей», возобновленных после долгого перерыва, что я украл чужие деньги. Самое странное, добавил он что всего три недели спустя, когда я начисто опустошил «черную кассу», у меня подобного чувства не возникло.

В пятницу вечером, то есть 28 октября, Эжени была еще в полном порядке: она смеялась и весело болтала по телефону с обеими своими подругами, Зиги и Анни. обсуждая, вероятно, подробности предстоящего вечера. Все было как всегда. Бруно возился с аппаратурой. Дневная выручка в тот день оказалась невелика – не сезон, – но, впрочем, и не мала. Странным было, пожалуй, лишь то, что в тот день они не продали ни одного берлинского медведя, зато деревянные тарелки с надписью «Привет с Баварских Альп» почему-то шли нарасхват. Эти тарелки, изготовленные какой-то артелью в Китцбюэле, попали в магазин в результате пари, заключенного между Кесселем и Бруно. Кессель поспорил, что хотя бы эти тарелки останутся лежать в магазине до скончания века, потому что их никто не купит. Бруно же считал, что японцы купят все, даже эти баварские тарелки. Они заказали тридцать штук. Бруно выиграл. Это только потому, оправдывался Кессель, что японцы не умеют читать по-немецки. Будь эта надпись написана по-японски, ни один японец ни за что бы не стал покупать эти тарелки. Но Бруно и тут с ним не согласился. Они заключили новое пари и послали письмо в Китцбюэль, в котором просили прислать им партию тарелок с надписью «Привет с Баварских Альп» по-японски. Пари пока было в силе.

В ту же пятницу, около четырех, в магазин заглянул Эгон, выпил свое пиво и исчез снова.

– Одно из двух, – сказал Кессель, обращаясь к Эжени, – либо i мы раздобудем для Эгона фрак и визитку, либо объявим наш бал маскарадом и выдадим Эгону премию за лучшую маску. Кстати, что вообще надо надевать? Фрак? Смокинг?

Эжени хихикнула.

– А вы что наденете? И другие дамы, кстати?

– Увидите, – многозначительно пообещала Эжени.

День был такой же, как все остальные дни этой берлинской идиллии, длившейся уже больше полугода. Разве что Бруно утром пришлось съездить в город, чтобы купить пятьдесят – да-да, пятьдесят! – метров тонкой, почти совершенно прозрачной ткани лазурного цвета. Получился объемистый рулон. И еще Эжени, конечно, в этот день почти не работала, не печатала ничьих отчетов и не готовила почту для понедельничного курьера. «Ничего, заберет газеты: скажем, что мы больше ничего не получали», – решила Эжени. Она была занята приготовлениями к балу.