Крики усилились, если это еще возможно было вообразить. Я обратил внимание на то, что середина каменистой дороги была оцеплена стражниками, что, понятно, удавалось им с трудом. Выкрикивались все новые и новые заклинания, после чего внезапно появились большеносые такого огромного роста, что казалось, их головы достают до облаков. Но это были куклы, сделанные из бумаги, очевидно, местные божества, гигантского размера, частично неприкрытые одеждой. И облеченные в форму люди на лошадях, вероятно, военные (или священнослужители?), и пестро разряженные девицы, танцевавшие на улице — все приблизились к тому месту, где я стоял. Некоторые священнослужители, по-видимому, высокого ранга, бросали в народ золотые монеты — так я подумал сначала; я поймал один «золотой», это оказалась всего лишь сладость весьма посредственного вкуса. Потом на всех обрушился ливень маленьких пестрых кружочков из бумаги — непрекращающийся дождь, на который толпа не обращала внимания. Все происходило, хотя и шумно, но, судя по всему, совершенно серьезно.
Пятнадцать лет прошло, подумал я, стараясь проскользнуть между ногами гигантских большеносых, чтобы найти тихое местечко, пятнадцать лет прошло с тех пор, как я попробовал понять мир большеносых, уже тогда они мне иной раз казались сумасшедшими. Похоже, что за последнее время они полностью спятили.
Вскоре мне удалось спастись бегством в боковом переулке. Шатающихся людей там было меньше, но кричали они еще громче: «Кёлинь на-се-да!», а один из них подбежал, смеясь, ко мне и попытался схватить за косу. По правде говоря, я был поражен, что мои одежды на сей раз никого не удивляли. Я объяснил это тем — и совершенно неверно — что они, в том состоянии, в котором пребывали, были вообще не способны чему-либо удивляться. Кроме того, на них самих были такие одежды, что это не поддавалось никакому описанию.
Я ускользнул от охотника за косами, нырнул в еще один переулок, и что же я там увидел? Большую группу большеносых, одетых так, как по их мнению одевались в Срединном царстве: в желтое, со свисающими усами и косами и дурацкими надписями на китайском языке на куртках, правда, почти без орфографических ошибок. У одного на куртке было написано:
«Убедительно просим не переходить улицу в этом месте» (когда я ему объяснил, что это значит, он нашел это потрясающе смешным). Большеносые увидели меня, издали дружеский вопль, закружились вокруг в танце, забросали маленькими пестрыми бумажными кружочками, много раз прокричали мне в уши «Кёлинь на-се-да» и стали настойчиво звать куда-то. Я воображал, без всякого на то основания, что понимаю язык большеносых этой части света и еще не все забыл, полагая при этом, что оказался, согласно моим расчетам, недалеко от Ба Вай.
[3]
Но из того, что мне сказали эти мнимые жители Срединного царства, я не понял ничего, кроме того, как это стало ясно по их жестам (они ужасающим образом вращали руками в воздухе), что они хотят меня куда-то потащить с собой. Поскольку они показались мне совершенно безобидными, я согласился.
* * *
Они притащили меня в помещение, где распивают пьянящие напитки. Это звучит ужаснее, чем есть на самом деле: у большеносых — даже у женщин — не считается предосудительным посещать такие места. Такого рода помещения бывают самого разного ранга: некоторые из них производят впечатление дворцов, где везде расставлены столы, на которых лежат белые скатерти, несмотря на то, что во время еды их могут запачкать. Там едят с помощью серебряных Пли-пол, напоминающих инструменты наших врачей. В таких помещениях угощают только тех гостей, которые не отрыгивают после еды, и там все ведут себя очень тихо. Слуги в передниках бегают взад-вперед на цыпочках и раздают плоские круглые чаши с едой, которую не разглядишь и широко раскрытыми глазами. Кроме таких, есть еще помещения, огромные, как небесный купол, и наполненные ревом; там едят руками и поглощают гигантское количество опьяняющей жидкости. Есть и совсем маленькие тихие помещения, где подают только теплую коричневую жижу, разбавляемую для питья коровьим молоком; большеносые их очень любят. Но есть и такие помещения, где толкутся «неблагородные». Они сидят за длинными столами, подперев подбородки кулаками и выглядят самым глупым образом.
Помещение, куда мы пришли, было скорее именно таким. Оно показалось мне похожим на место для ритуального сожжения жертвенных животных, потому что чад, царящий там, был совершенно невыносим. Обычай огненных жертвоприношений, как я опять убедился, до сих пор остается одним из важнейших суеверий большеносых. Они до сих пор засовывают в рот маленькие белые трубочки для ублажения дымом своих демонов и благоговейно, с просветленным взором, разжигают их. Но те звуки, которые раздавались в помещении, где распивали опьяняющие напитки и совершали жертвоприношения, вовсе не были громкими молитвами. Это был самый обычный рев. Я ничего не понимал. Но когда потом — по счастью на другом конце питейного стола — один из большеносых, нацепивший на себя красный нос, стукнул зонтиком по голове другого большеносого с золотым бумажным носом, я понял, что это вероятно произошло из-за богословских вопросов, связанных с курением фимиама. Возникшие разногласия, разумеется, привели к тому, что в мгновение ока все большеносые с криком набросились друг на друга, причем хозяин схватил предназначенную для таких случаев грубую палку и, подбадривая себя громоподобными боевыми кличами, исходящими из его невероятно большой глотки, начал бить по головам дерущихся. Вскоре опять наступила тишина. Разбитые сосуды были подобраны, принесены новые, люди пили, водружая на место частично пострадавшие картонные носы, и приносили новые жертвы демонам дыма.
Мы — я имею в виду группу большеносых, которые считали, что одеты как жители Срединного царства, и я вместе с ними — забрались в безопасный уголок и спокойно сидели там. Через какое-то время я начал понимать язык этих людей: они говорили на диалекте, очень странно звучащем для моих ушей, но двое из них старались употреблять понятные мне выражения, так что я постепенно догадался, что означает этот гвалт снаружи: что большеносые отмечают свой ежегодный весенний праздник (хотя весной еще и не пахло), что они в этом городе не все время ведут себя как сумасшедшие, однако, как с гордостью заявил один из большеносых, во всем мире они прославились «веселым нравом».
Наступил вечер. Группа разбрелась. Остались только я и те двое, что старались следовать более высокому стилю. Они мне много рассказали о жизни в этом городе (он называется «Кёлинь»), и о том, насколько важен для них весенний праздник. Однако передо мной постепенно встал вопрос, что делать дальше, где преклонить на ночь голову. Решать нужно было быстро: когда поздно ночью эти два мнимых жителя Срединного царства распрощавшись, удалились, а хозяин стал выбрасывать на улицу припозднившихся, большей частью сильно подвыпивших гостей, пришлось и мне уйти оттуда.
Я стоял на улице. Было холодно. Моросил мелкий дождь. Кругом лежали оставшиеся после весеннего праздника нечистоты. Голоден я не был, поскольку та самая группа меня великодушно накормила, пить мне тоже не хотелось, но я был совершенно одинок. Черное здание с двумя торчащими башнями возносилось прямо в недружелюбное небо, и единственным живым звуком был храп украшенной бумажным носом большеносой, спавшей с пустой бутылкой в руке рядом с лестницей в такой позе, которую не выдержал бы ни один трезвый человек. Я немного побродил вокруг. Я устал как собака. Потом я уселся у безлюдного входа в один из невероятно больших каменных домов, окружавших ту самую мрачную постройку с башнями, перепеленал, если можно так сказать, самого себя и вскоре действительно заснул.