Он сосредоточенно размышлял над историями Диона Кассия,
Плутарха и Тацита и стукнул кулаком, услышав о бесконечных схватках на реке
Рейн, о прорыве на север, в Британию, о строительстве вала Адриана,
предназначенного для сдерживания скоттов, которые, как и германцы, не желали
подчиняться никому.
«Они больше не охраняют Империю, не оберегают и не
сдерживают ее границы, – говорил он. – Не сохраняют образ жизни!
Сплошная война и торговля!»
Я не могла с ним не согласиться.
Дела обстояли еще хуже, чем он думал. Если бы он почаще
выходил послушать философов, как делала это я, то пришел бы в ужас.
Повсюду появлялись маги, утверждая, что способны летать,
созерцать видения, исцелять наложением рук! Они воевали с христианами и
евреями. По-моему, римская армия на них внимания не обращала.
Медицину, знакомую мне по смертной жизни, заполонили тайные
восточные рецепты, амулеты, ритуалы и маленькие статуи, предназначенные для
того, чтобы сжимать их в кулаке.
Добрая половина членов сената уже не обладала итальянским
происхождением. Иными словами, наш Рим перестал быть нашим. Титул императора
превратился в анекдот. Сколько было убийств, заговоров, пустячных споров,
фальшивых императоров – вскоре стало совершенно ясно, что страной правит армия.
Армия выбирает императора. Армия его и содержит.
Христиане разделились на враждующие секты. Просто
поразительно, но споры отнюдь не вредили религии. В разобщенности она набирала
силу. Периодически людей жестоко преследовали и казнили лишь за то, что они
молятся не у римских алтарей. Однако создавалось впечатление, что такие
преследования только усиливают симпатию населения к новому культу.
А новый культ плодил безудержные споры по каждому принципу,
имеющему отношение к евреям, Богу и Иисусу.
С этой религией произошла совершенно потрясающая вещь.
Быстрые корабли, хорошие дороги и устойчивые торговые пути распространяли ее в
бешеном темпе, но внезапно она оказалась в необычной ситуации. Конец света,
предсказанный Иисусом и Павлом, так и не наступил.
А все, кто знал или видел Иисуса, уже умерли. Наконец умерли
и те, кто знал Павла.
Появились христианские философы, составившие смесь из старых
греческих идей и древних еврейских традиций.
Юстин Афинский писал, что Христос есть Логос, что можно быть
атеистом и все равно обрести спасение во Христе, если поддерживать в себе разумное
начало. Я не могла не рассказать об этом Мариусу.
Я решила, что это его наверняка подхлестнет, а ночь обещала
быть скучной, но он лишь разразился очередной нелепой речью о гностиках.
«Сегодня на Форуме появился человек по имени
Сатурний, – сказал он. – Может быть, ты о нем слышала. Он проповедует
дикий вариант этого христианского вероучения, которое так тебя забавляет;
в нем еврейский Бог – это дьявол, а Иисус – новый Бог. Это уже не первое
его выступление. Благодаря местному христианскому епископу Игнатию он со своими
последователями направляется в Александрию».
«Эти идеи уже встречались в книгах, – сказала я, –
они из Александрии и пришли. Мне они недоступны. Тебе, быть может, напротив,
близки. В них говорится о Софии, источнике Мудрости женского пола,
предшествовавшей Сотворению мира. И евреи, и христиане хотят как-нибудь вплести
в свою веру эту концепцию Софии. Как же это напоминает мне нашу возлюбленную
Изиду!»
«Твою возлюбленную Изиду!» – поправил он.
«Такое впечатление, что встречаются умы, желающие сплести
все воедино – все мифы или их суть – и получить великолепный гобелен».
«Пандора, мне сейчас опять от тебя дурно станет, –
предупредил он. – Рассказать тебе, чем занимаются твои христиане? Они
создают мощную организацию. За епископом Игнатием придет еще какой-нибудь
епископ, а епископы хотят установить следующее правило: век личных откровений
подошел к концу; они хотят пересмотреть все сумасшедшие свитки, имеющиеся на
рынке, и создать единый канон, в который будут верить все христиане».
«Никогда не думала, что такое произойдет, – сказала
я. – Когда ты осуждал их, я соглашалась с тобой больше, чем тебе
казалось».
«Они добиваются своего, потому что отходят от эмоциональной
морали. Они собираются в организацию, как римляне. Епископ Игнатий очень строг.
Он раздает полномочия. Он проверяет точность рукописей. Обрати внимание:
пророков выгоняют из Антиохии».
«Да, ты прав, – согласилась с ним я. – И что ты
думаешь? Это хорошо или плохо?»
«Я хочу, чтобы мир стал лучше, – сказал он. –
Лучше для мужчин и женщин. Лучше. Ясно только одно: те, кто пил кровь, теперь
уже вымерли, и ни мы с тобой, ни царь с царицей никоим образом не можем
вмешаться в ход развития человеческой истории. Я считаю, что людям нужно
прилагать больше усилий. С каждой жертвой я пытаюсь все глубже постигать зло.
Меня пугает всякая религия, выдвигающая фанатические заявления и требования на
основании божьей воли».
«Ты настоящий августинец. Я с тобой согласна, но ведь весело
читать этих сумасшедших гностиков. Марциона, Валентина…»
«Тебе, наверное, весело. Я же во всем вижу опасность. Новое
христианство, оно не просто распространяется – везде, где оно появляется, оно
принимает новые формы – изменяется, как животное, которое, сжирая местную флору
и фауну, вместе с пищей приобретает новые способности».
Я спорить не стала.
К концу второго века Антиохия превратилась в настоящий
христианский город. Читая труды новых епископов и философов, я думала, что нас
ждут вещи похуже, нежели христианство.
Однако ты должен сознавать, Дэвид, что над Антиохией отнюдь
не носилось облако упадка, в воздухе не витало ощущение близости конца Империи.
Разве что повсюду царила суетливая энергия. Это фальшивое ощущение роста и
творческого развития, в то время как ничего подобного не происходит, порождает
торговля. Изменение не обязательно означает изменение к лучшему.
Потом для нас наступили темные времена. Воедино сошлись две
силы, потребовавшие от Мариуса всего его мужества. Антиохия в большей мере, чем
когда-либо, вызывала к себе интерес.
С той первой ночи, когда я пришла в дом, ни Мать, ни Отец ни
разу не пошевелились!
Позволь описать тебе первую катастрофу, потому что мне ее
перенести было проще, я только сочувствовала Мариусу.
Я уже говорила тебе, что вопрос о том, кто сейчас император,
превратился в анекдот. Но в связи с событиями начала двухсотых годов этот
анекдот перестал быть смешным.