Добрые слуги дьявола - читать онлайн книгу. Автор: Кармен Посадас cтр.№ 58

Инес попыталась оторвать взгляд от мостовой: «Что может подумать про меня эта милая таксистка? (Кстати, по-моему, я все же предупредила ее, как всегда: «Мне нужно на улицу Лопе де Вега, а не на Вентура де ла Вега…») Конечно же, она не подозревает, почему я стою как вкопанная, глядя на мостовую. Еще подумает, что я тронулась умом… Лучше поскорее сесть обратно в такси, пока не появилась в этой паутине теней та, что способна окончательно парализовать меня. Садись в машину, Инес, пока не появилось самое ужасное видение — твоя тень, раскачивающаяся на карнизе в одной рубашке от пижамы, пьяная до безобразия и кричащая: «Поклянись мне, мама, что никогда его больше не увидишь, поклянись мне своими мертвыми!» С чего это мне полезли в голову такие мысли, будто я никогда не возвращалась с тех пор в дом своей матери? Ведь я была здесь тысячу раз, и даже ночью, как сегодня… Да, но мне никогда не приходилось приезжать сюда помимо своей воли, по чистой случайности. Что за мистика!» («Эй, подруга, ты чего? Я уже выключила счетчик, так что давай, садись скорее, поехали».) Но Инес не двигалась с места, как оробевшая девочка.

Мелькнувшая тень кота заставила ее взглянуть вверх. Ей показалось, будто огромный, как собака, кот выскочил из окна комнаты ее матери на втором этаже. «Во времена моего детства, — думает Инес, — ничего подобного не случалось». Тогда дом был наполнен светом и смехом веселившихся людей — мужчин, которых она ненавидела, потому что была еще слишком мала, чтобы понимать, что хохот и громкие голоса в тысячу раз лучше пришедшего им на смену приглушенного шушуканья ее матери и Альберто. «Поклянись, что ты вычеркнешь его из своей жизни, как он вычеркнул меня из своей, поклянись, что возненавидишь его, как я его ненавижу…» Тень девочки раскачивалась на карнизе взад и вперед, угрожая броситься вниз и покалечиться, разбиться вдребезги, если это необходимо для того, чтобы мама провела ночь рядом с ней, а не с Альберто. «О нет, — думала Инес, — пусть лучше она проводит ночи не дома, чем слышать их просачивающееся сквозь стены страстное дыхание. — Да что это я, — спохватилась она, — все это фантазии, призраки… я никогда не слышала ничего, кроме их смеха в кафе «Бруин». О, что может быть отвратительнее малины? Трудно даже представить».

— Черт возьми, какой потрясный парень! — вдруг сказала таксистка. Инес обернулась: девушка сидела на крыле автомобиля и указывала ей на одно из окон дома Беатрис. Она достала откуда-то бутылку воды и пила, словно решив устроить себе длительный перерыв.

— Прости, что ты сказала?

— Я говорю: глянь, какой красавчик в этом доме, на который ты смотришь. Гляди-гляди, вон он, там, в окне слева.

Первый импульс Инес: ни в коем случае не смотреть! Но потом она улыбнулась: хватит глупостей, лучший способ избавиться от теней — не замечать их. К тому же ведь мы сейчас в настоящем. Кто может быть там, наверху? В худшем случае один из Тоникёртисов ее матери. Как зовут ее теперешнего? Ах да, Ферди. Конечно же, это Ферди. Инес уже собралась поднять глаза, как вдруг опять раздался восхищенный голос таксистки:

— Слушай, этот блондинчик красив как бог! Правда, мне больше нравятся жгучие брюнеты, но этот парень просто отпад.

— Едем. Пожалуйста, отвези меня домой, — решилась Инес, внезапно почувствовав в своем горле ледяную струйку малинового мороженого.

— Ладно, поехали, но все же тебе стоило посмотреть.

Инес уверена, что твердо решила не смотреть на окно, подумав, что — чего доброго — очередной Тоникёртис матери увидит ее и станет делать знаки, чтобы она зашла в дом. Однако, поскольку таксистка упорно называла мужчину в окне блондином, Инес поняла, что это не мог быть Ферди: любовники ее матери всегда были темноволосыми. Девушка вела себя очень странно: с какой стати она так настаивала на том, чтобы Инес взглянула на красавца в окне? Хотя, если хорошенько подумать, ничего странного в этом не было — жители больших городов противоречивы в своих поступках: сегодня могут пройти мимо, оставив тебя истекать кровью на улице, а завтра сочтут своим долгом указывать тебе, как надо жить. «Да посмотри же наконец на то окно, подруга, — хотя бы просто чтобы порадовать взгляд!» Назойливость девушки начинала надоедать Инес. Она вот уже минут десять стояла у дома своей матери, куда попала по чистой случайности; ситуация была абсурдной: вид дома навеял ей немало воспоминаний. Инес хотелось поскорее уехать, но, несмотря на это, она продолжала стоять перед домом — так же как и таксистка, глядевшая на него совершенно другими глазами.

— Ну что, подруга, поехали? Садись, я тебя отвезу.

Инес готова поклясться, что именно в этот момент, когда девушка перестала настаивать, чтобы она посмотрела в окно, и пожала плечами, словно говоря: «дело твое», ее охватило любопытство. Отчаянное любопытство. Такое случается. Инес подумала, что, возможно, ее мать стала предпочитать другой тип мужчин, и, чтобы проверить это, решила взглянуть наверх. Может быть, на это была и какая-то другая причина, о которой она предпочитала умолчать, но факт тот (Инес готова поклясться и в этом), что, подняв глаза на освещенное окно, она увидела Альберто, который тоже смотрел на нее.

Грегорио Паньягуа, в свою очередь, хотя и не готов клясться, считает себя обязанным сделать некоторые разъяснения, прежде чем рассказать свою версию происшествия, случившегося в ту ночь. По его словам, второй розыгрыш был задуман им (в этом он почти готов поклясться — почти) с единственной целью: чтобы Беатрис Руано и Мартин Обес, познакомившись, нашли общий язык и преподнесли Инес по возвращении приятный сюрприз. «Вполне невинная и благородная идея», — по словам Паньягуа. Кроме этого, он утверждает, что попросил своего друга собрать в тот вечер волосы в хвост совершенно безо всякого умысла: ему действительно казалось, что в таком виде Мартин больше понравится сеньоре. Паньягуа уверен, будто ему ни на мгновение не пришло в голову, что приглушенный свет и атмосфера библиотеки, где произошла их встреча, произведут на Беатрис Руано такое сильное впечатление, о котором будет рассказано ниже. Паньягуа просит обратить внимание на то, что это не он приглушил свет в комнате, а сама сеньора (в этом он клянется, причем без малейших колебаний). Значит, сама Беатрис создала в комнате этот предательский полумрак, с тусклым светом, льющимся сквозь розовые абажуры. Не Паньягуа выбрал для встречи и эту комнату, которая через тридцать лет после его первого визита и, несмотря на неизбежные для любого дома изменения, все еще напоминала кабинет Сальвадора. У самого Паньягуа дрожь пробежала по телу, когда он увидел книги мертвого такими же, какими он запомнил их в те далекие ночи — все они были классифицированы по темам: здесь соколиная охота, там охота на мелкого зверя, все в строгом порядке. Его удивило, что такая беспокойная любительница путешествий, как Беатрис, со всеми ее любовниками и воздыхателями («И среди них — я сам, — признается Паньягуа, — я ее вечный раб»), что такая женщина сохраняла в своем доме, почти как вызов, столько вещей, отягченных воспоминаниями. Хотя, зная Беатрис, можно было не удивляться этому противоречию, ведь она не раз заявляла, что «одно тело можно забыть, лишь обнимая другие» и что «повторение — единственный путь к забвению». Именно поэтому Беатрис постоянно путешествовала, пытаясь убежать от самой себя, и в то же время убивала воспоминание о погибшем Альберто постоянным напоминанием о нем. Вернейший способ избавиться от призрака — изо дня в день подвергать его соприкосновению с безжалостной рутиной реальности, как делала сеньора Руано: эта библиотека — копия кабинета Сальвадора, хотя никто уже, даже сама Беатрис, не осознавала сходства, потому что воспоминание о страшном событии было похоронено в самой надежной могиле — обыденности. Итак, Паньягуа утверждает, и уверяет, и даже готов, если необходимо, поклясться в том, что во всем случившемся не было и нет его вины: ведь сеньора так успешно боролась с воспоминаниями на протяжении тридцати лет. Как он мог предположить, что, увидев стоящего у окна Мартина Обеса, Беатрис вдруг переменится в лице, задрожит и придет в такое смятение, что, оступившись, попятится, вытянув назад руки, словно желая защитить от этого видения кого-то за своей спиной. «Добрый вечер, Беатрис», — произнес Мартин, пришедший почти в такое же смятение, как и сама сеньора. «Может быть, на Беатрис такое впечатление произвело это приветствие, — рассуждает Паньягуа, — но что именно: слово «вечер» или ее собственное имя, произнесенное очень осторожно?» Паньягуа никак не ожидал такого поворота событий: ведь уругвайский акцент Мартина едва ли мог напомнить Беатрис голос того светловолосого мальчика, погибшего шестнадцати лет. Ужасное недоразумение. «Альберто, любовь моя», — прошептала сеньора, словно из пропасти забвения — обыденности и рутины — вырвались все некогда похороненные там воспоминания и слова, сказанные в ту ночь, когда девочка поднялась и открыла дверь в комнату своего умершего отца, вместо того чтобы спокойно спать в своей постели.